В библиотеке ей страшно стало — походила она промежду книг, а книжек тут уйма: в два, а то и в три ряда стоят, все стены книжками заняты, просвета не найдёшь. Только окно узкое мерцает, а в окне всё тот же месяц: смотрит он на бабку неотвязно, будто проконтролировать хочет: что за книжку бабка с полки возьмёт и не украдёт ли ненароком какую. Знаем мы этих бабок старых, только и думают, что бы такое стащить, что плохо лежит. Книжки смотрели на Бенигну, как живые, с осуждением смотрели, с упрёком, и даже с каким-то странным презрением. Взяла Бенигна одну книжку, с обложкой интересной, шероховатой. Но темно было в комнате, как та книжка называлась — ни за что было не прочитать, хотела она книженцию на место поставить, а не может. Сомкнулись книжные ряды, посмеяться над бабкой старой решили, делают вид, что не стояло здесь никакой книжечки. Что делать будешь, бабка?

Начала Бенигна книжку на место втискивать, а она не лезет. Не лезет — и всё тут, хоть кол на голове теши книжке этой чёртовой. Бенигна к другой полке — может, там засунуть получится, чтобы никто не заметил. Так и там книжки плечом к плечу выстроились, ни щели, ни дырки. Хотела она книжку сверху на другие положить — и тут, как назло, все остальные под ноги Бенигне посыпались. Завалили её по колено, будто сугроб под ногами вырос. Ещё больше испугалась Бенигна, наклонилась — а разогнуться не может. Скрутил её раматус. Так и сидела посреди книжной кучи, не зная, что делать. А книжки её за ноги старческие, высохшие хватали. Никто вас, бедняги, не читает, никто не открывает, беспорядочно гладила их Бенигна по твёрдым спинкам. Что делать с вами? И что со спиной своей делать? Жених говорил, здесь, на острове, писатель какой-то живёт, — вот придёт завтра тот писатель, увидит, что книги его на полу разбросаны. Помятые все, обиженные. Рассердится писатель, начнёт ногами топать.

А может, и не рассердится. Задумалась Бенигна — и понемногу спина её выпрямилась, боль ушла, и она, схватившись одной рукой за поясницу, другой начала по одной складывать книжки на место. Может, и не рассердится. Может, наоборот, обрадуется. Не так всё просто с теми писателями. Стоят их книжки на полках, никому не нужные — как поставили однажды, так и стоят, пока тот писатель в лучший мир не отойдёт. А ведь ему хочется, чтобы его живого прочитали. Чтоб похвалили, чтоб узнали, что он там в книжках своих понаписывал. Ну, или чтоб осудили, чтоб хоть что-нибудь про него, несчастного, сказали. Чтобы автограф взяли — хотя бы один. Размышляя об этом, она как-то, с грехом пополам, составила книжки на полке и поспешила из библиотеки назад в коридор. Может, и не так поставила — даст бог, никто внимания не обратит. Книжки-то вон какие пыльные. Может, и не ходит сюда никто.