«Но как же твой оптимизм? — спросил Скима. — То, о чём ты говорила? Мир может измениться. Не сразу. Маленькими шагами. И всё потихоньку вернётся. Разве ты не веришь в это?»

От вина глаза Бранки становились всё круглее и чернее. С каждым бокалом она всё больше молодела — и это была зловещая метаморфоза. Скима видел, что завтра старость обрушится на неё с такой силой, что весь сегодняшний вечер покажется просто скучным маскарадом.

«Верю ли я… Верить — это занятие, не имеющее отношения к литературе».

Она зевнула и посмотрела на него как-то странно. Словно отгоняла от себя его, Скиму, а не навалившуюся сонливость. Терезиус Скима вдруг почувствовал себя немного обиженным.

«Расскажи, что ты ещё помнишь про моего клиента. Он читал тебе?»

«Читал? Конечно. Но я не слушала. Я хочу, чтобы те, кто находит у нас убежище, подумали не только о себе, но и о магазине. Чтобы приводили людей. Чтобы привлекали внимание. Каждый день я рассылала их по Парижу, этих поэтов, как банду нищих, чтобы они принесли назад хоть какую-то добычу. Чтобы вечером произошло хоть что-то. Чтобы напомнить всем, что “Шекспир и компания”…»

И хотя она не договорила — Терезиус Скима неожиданно понял, в чём дело. Это было ясно как день — и как, наверное, смешно он выглядел в их глазах, когда рассспрашивал их о мёртвом постояльце.

Все они: Кляйнрот, Лампе, Мира, Петра, Бранка — писали сами. Писали сами и наткнулись однажды на непонимание и непризнание, и почувствовали вину, и осознали свою слепоту. И чтобы никто не заподозрил их в амбициях — они бросились спасать других. Они делали вид, что держат последний рубеж обороны — а сами прятали под поспешно возведёнными стенами свои стихи. Свои голоса, за которые им было стыдно.

«Ты пишешь стихи?» — спросил Скима.

«Я? — испуганно переспросила Бранка. — Ты что, с ума сошёл?»

«Но ты их писала? Раньше?»

«Да пошёл ты».

Но никто никуда не пошёл. Они продолжали сидеть друг напротив друга, и губы у Бранки были красные, а волосы седые, и Терезиус Скима чувствовал, что она лжёт.

«Слушай, ты можешь наконец выпить со мной вина? Или и дальше будешь цедить эту хрень? Ты же в Париже!»

«Я выпью рома… У вас есть ром? С мулаткой на этикетке?»

Но официант опять его не понял. Перед ним стоял стакан, полный льда. Терезиус Скима достал пальцами кусочек и приложил ко лбу.

«Беларусь, — сказал он. — Этот бедняга был белла-русом».

«Быть белла-русом — это уже само по себе стихотворение, — улыбнулась Бранка. — Знаешь, я вспомнила. Вспомнила, когда ты приложил ко лбу лёд. Совсем как у Пруста. Ты его взял, вот так, сморщившись, и я вспомнила, как мой парень заставлял меня прикладывать лёд к соскам. Чтобы они торчали. О боже, это и правда было со мной… Давно и неправда. И вот в то время я прочитала однажды в интернете статью об этой Белла Руси. Это было так забавно. И так симпатично. Хочешь сигарету?»