Но кое-что они всё-таки рассказали.

Словно услышав его мысли, Софья начала рассуждать вслух о том, что она знает два текста, где перо имело важное значение. Первый — легенда об Икаре и Дедале. Они сделали себе крылья из перьев и воска, сказала она, протягивая Терезиусу шерстяное платье такой рискованной длины, что он побоялся его примерить. Возможно, перо должно было напоминать неизвестному умершему поэту о бегстве. Оно было символом бегства из плена.

«Русские любят символы. Не то что вы, немцы».

«Он был не совсем русский».

«Хорошо, — отмахнулась Софья. — Другой текст: путешествие Нильса с дикими гусями Сельмы Лагерлёф. Может, этот твой поэт, как Нильс, просто однажды сел на гуся и…»

Она рассмеялась, застёгивая ему молнию на спине — язык на замке другого, гораздо лучшего платья. И намного более дешёвого.

«Беру», — печально сказал Скима.

Она купила себе тёмные очки — большие, старомодные, и сразу стала похожей на насекомое.

«Ты конечно не читал этих двух текстов, Скима, — сказала она презрительно. — Я найду тебе оба. Потому что мы пришли».

Они потихоньку прошли мимо букинистов, недоверчиво и угрюмо проводивших их взглядами. Софья смотрела на книги так хищно, что было ясно — она и правда будет их читать, если купит. Она остановилась, взяла одну из книг, которые, будто кирпичная кладка, закрывали проход к реке, Скима поотстал — и вдруг его дёрнул за рукав один из продавцов:

«Я думаю, вам нужно взять вот это. Вашей маленькой подружке понравится. Это что-то особенное. Всего каких-то двадцать франков. Полистайте…»

Морщась от боли в ноге, Терезиус Скима раскрыл протянутую ему книгу. И сразу узнал: мадемуазель Дарлон! Она настигла его и здесь, в Париже. Та самая молодая женщина, которая отдавалась догу на глазах у восхищённого, но, увы, уже не существующего читателя. Да, именно у читателя — ведь в книге был и текст.

«Что здесь написано?» — спросил он, с трудом подобрав французские слова.

«Какая разница, что здесь написано, — горячо зашептал по-английски продавец. — Картинки. Вот в чём ценность. Посмотрите, какая у неё волосатая… О… Так давно не принято. Принято стричь. Снова принято стричь! Посмотрите, как тщательно всё выписано: волоски, мокрые от собачьей слюны, видны все подробности. Каждая складка, смоченная языком этой псины. Где вы такое ещё увидите?»

«В Берлине», — сказал Скима.

«Так вы немец? — продавец фальшиво сверкнул глазами. — У меня есть отличные немецкие издания…»

«Я хочу знать, что здесь написано, — сказал Скима. — Вот здесь, внизу, под иллюстрациями. Под обсосанными собакой пальчиками мадемуазель Дарлон. Здесь буквы, разве вы не видите? Много букв. Это стихи?»