— Человек, которого я не видел давно. Лет десять, наверное… точнее сказать не могу. Это очень необычный человек.

— Чем же он необычен?

— Ха… Представьте: как бы вы изобразили саму Войну в человеческом обличье?

Мастер ван Вейт никогда об этом не задумывался. Антропоморфная персонификация войны… интересно! Его соотечественник продолжил прежде, чем художник успел что-то сформулировать.

— Ну знаете, мастер ван Вейт... Что-то не совсем человеческое, даже по фигуре. Худое, словно скелет. Уродливо искривлённое, возвышающееся над вами. Такое высокое, что я ростом едва ли по плечо буду — а я, как видите, не карлик! Оно тянется к вашему горлу костлявыми пальцами. Всё в мерзкой сыпи, будто трупные пятна. С глазищами, которые ни хрена не выражают. Ну что, картинку представили?

— Вполне.

Образ и правда начинал вырисовываться в голове художника. Причём достаточно ясно, чтобы ван Вейт начал кое о чём догадываться. Если правда так… Занятно же обернулся разговор, от которого поначалу хотелось уклониться!

— И зачем вам этот портрет, позвольте полюбопытствовать?..

— Хороший вопрос!

Наёмник одним глотком осушил бокал, потребовал налить ещё — исполнять распоряжение было некому, кроме черноволосой девушки на коленях Вальдемара. Она не уклонилась, но и торопиться особо не стала. Ван Стекелен успел ещё пару раз затянуться из трубки.

— Знаете, мастер ван Вейт, как умер мой отец?

— Погиб в Лимланде под конец Великой войны, если не ошибаюсь. Кажется, когда в очередной раз выбирал удобную сторону?

— Вроде того.

Ван Стекелен освободил руку от бокала, вытянул её перед собой. Крепкая рука, это было видно сразу. Она ничуть не дрожала.

— Смотрите, мастер. Я уже не юноша — и пью каждый день, пока не упаду. Да ещё курю всякую дрянь. И мои сомнительные подвиги остались далеко позади: нету больше войн, где можно славно подраться. Люди вроде меня теперь никому в Ульмисе не нужны. Так лишь… Ручная бестия при балеарском дворе… Пёс, от которого толку хер, да выгнать жалко. Но я, как видите, сохраняю руку твёрдой. Каждый день забочусь об этом, пока не начинаю пить. И знаете, для чего?

— Для чего же?

— Только для одного, мастер.

Вальдемар наклонился вперёд: теперь его глаз стало совсем не видно. Только гнилой оскал и шевелящиеся при речи бакенбарды.

— Двадцать лет назад человек, о котором мы говорили, убил моего отца. Не из воинского долга, не ради денег, даже не из-за бабы — а по причине иной. Которую трудно объяснить в двух словах. И он сказал тогда мне, совсем ещё пацанёнку: у тебя, дескать, будет возможность поквитаться. Если не сдохнешь прежде. Я пока что не сдох. И сохраняю руку крепкой, мастер ван Вейт, чтобы убить того человека, едва снова представится случай.