– Это… Нет… Никто не…

Петер послушал блеяние брата и зевнул:

– Жаль, что ты не направлял её в этот момент. Иначе мог бы получиться тройничок. Тебе бы понравилось.

Я уже не понимала, кто из них кто. Смутно догадывалась только, что героев здесь нет. Одни злодеи. Значит, болеть не за кого. А за себя уже поздно.

– Так что имей в виду: каждая из прирученных тобой сонг ляжет под меня с первой же ноты.

– Не-е-ет…

– Да-а-а…

Если бы между ними было чуть меньше расстояния, воздух, наверное, взорвался бы. И я тоже. Потому что было во всем этом, помимо отвращения, ещё и что-то животно-притягательное. По крайней мере, отвести взгляд не представлялось возможным. Особенно от лица клоуна, одновременно с текущим ужасом, наверное, представившего, какие перспективы открывает умение брата.

– Опытом делиться не стану, - покачал головой Петер. – В ваших учебниках такого, видимо, нет. А меня карьера учителя как-то… Нет, не греет.

Я не удержалась от нервного смешка, благо, его все равно никто не заметил.

– Странно, что ваши учителя не додумались. Или не попробовали. Все потому, что на этот счет не было написано подходящих правил?

Он обходил зал по кругу, иногда оказываясь от брата на расстоянии вытянутой руки, и я все ждала, что тот решится. Не знаю, ну хоть глупость какую сотворить. Хотя бы попробовать снова взять контроль над песенницей. Или дать отпор так, как это делают обычные люди. Но клоун едва дышал, завороженно и одновременно потерянно глядя на своего двойника.

– С правилами удобно, даже очень. Я тоже сначала пытался понимать. Но для этого всякий раз приходилось придумывать смыслы. Для каждой новой вещи свой смысл. Это ж с ума можно сойти, да? Особенно, если ума немного. И, в конце концов, решил: зачем стараться самому, если вокруг полно чужих смыслов? Бери любые. Какие понадобятся.

Я слушала, слышала и с каждой новой фразой убеждалась, что никогда и ничего не знала о парне по имени Петер.

– Плохо, когда правил нет. И когда не учат, как надо жить. И каким быть. Вот тогда приходится думать. Много и мучительно. Вы называете это восхождением.

А нормальные люди – просто взрослением.

– Первым, наверняка, было тяжело. А потом нашелся кто-то. Может, сердобольный, может, дальновидный. Придумал правила. И процесс пошел. В строго заданную сторону.

Он так говорит, будто это плохо. Почти выплевывает слова. Неужели собственные страдания ничему его не научили? Или он теперь желает всего того же другим?

– И до строго определенного момента. Потому что кто-то решил, что восхождение непременно должно заканчиваться.