Анджела Хардинг не сказала, где именно они будут. Уже начинало смеркаться, так что витражные окна почти не пропускали в собор свет, а огоньки свечей едва обрисовывали каменные стены. Как и в прошлый раз, Шон услышал пение и пошел на звук вдоль нефа. В часовне, где он оставил запись в книге, было темно и тихо, а пение доносилось снизу. Он нашел их в часовне Томаса Бекета.
Мать Тома обрадовалась, увидев его:
– О, ты пришел.
Она обняла его, как в те далекие годы, когда он уплетал за обе щеки еду за ее столом, а бабушка Руби шлепала Тома по рукам за то, что тот бросал со стола еду Рокси. Она тоже была здесь, держа за руку Руфь Мотт, смотревшую на него с изумлением.
– Шон! Я… хорошо, что ты пришел.
– Спасибо.
На этот раз он остановился поодаль, рядом с незнакомыми людьми. Но один из них узнал его.
– Порядок? – Это был Джон Бернэм, бармен из бара около здания суда.
Они смущенно кивнули друг другу. Шон испытывал неловкость, помня о высокомерии Соубриджа по отношению к Джону.
– Вот.
Анджела Хардинг раздала всем по очереди незажженные свечи. Они немного постояли в молчании, и Шон подумал про Шлёп-Шлёп.
– А… нет ли у вас дочери по имени Бет?
– О, я знаю, она была там. Была ведь? Я сказал: не вздумай там мешать…
– Она не мешала. Она такая понятливая. У меня самого дочь, чуть постарше.
Грозное лицо Джона Бернэма смягчилось – после этих слов об их дочерях они были уже не просто хмурыми плакальщиками, а чуткими отцами. Шон вдруг стал говорить о своей Рози так, словно она по-прежнему была его любящей дочерью. К ним подошла настоятельница с тонкой свечой в руках, она расставила их полукругом, напевно испросила благословения для друзей и близких Тома Хардинга в это трудное время и стала читать «Отче наш».
Шону хотелось сделать все как положено, так что он пробормотал несколько слов молитвы, но ощутил в этом какую-то фальшь и стал молиться мысленно. Он исподтишка оглядывал остальных и заметил, что Руфь делает то же. Они переглянулись заговорщически, и это заметила строгая настоятельница. Руфь подавила смешок, который Анджела приняла за всхлип и обняла ее. Тогда Руфь действительно расплакалась, и они стали всхлипывать вместе.
Глаза Шона оставались сухими. Он улавливал запах пива от одежды Джона Бернэма, приятный запах. Дух Тома не был заключен в какую-то холодную гробницу, сумрачную и возвышенную, как это место, где они собрались. Его дух реял в арктическом воздухе, мерцая на солнце, он звенел в пинтах пива. Он терся бок о бок с Шоном на джазовой вечеринке, шумя вместе со всеми, как тогда, когда они водрузили на плечи Руфь и Гейл. Он мчался на санях по Гренландии, горланя «Героев» Боуи[55], и собаки дружно подвывали ему.