Это было идеей госпожи Халогаланд. Она сказала: «Бедные дети заслужили хотя бы это». Право не оставаться у людей в памяти как чьи-то бастарды. Право на собственное имя.

Наверное, Элиас был бы рад.

Пиа-Маргит Халогаланд была безумно храброй. Там, на кладбище, у неё были твёрдые плечи и сухие глаза, и, встретив Танирэ, она ободряюще сжала его руку. Он не знал, откуда она берёт силы. Его самого не хватило даже на благодарность.

Он едва ощутил тепло её пальцев.

В тот день Танирэ стоял в первом ряду, среди десятков людей, и был совершенно один. Не видел, не чувствовал других, словно закутанный в мягкий кокон пустоты. Наверное, если бы не этот кокон, он давно разбился бы на части.

Он помнил тех немногих, кто действительно имел право на прощание.

Он помнил Ладарину Горн, которая оставалась на ногах только благодаря тому, что Радмил Юрье держал её под руку. Радмил… Радомир. Лексий называл его так, когда говорил о нём как о чём-то ужасно важном. Танирэ не знал, как вышло, что вражеский командир вот так запросто приехал в Урсул – и остался здесь жить. Как ни странно это звучит, наверное, после войны им всем было уже не до ненависти. Сам Танирэ не винил этого человека ни в чём – не мог, когда вспоминал, как далеко тот забрёл от дома. Не так давно он слышал от кого-то, что Лада собирается выйти за господина Юрье замуж, когда закончит носить свой траур. Что ж, пусть – если им обоим так станет легче…

Он помнил Халогаландов, сбившихся в осиротевшую стайку, словно серые воробьи. Зарёванные девочки в объятиях матери, Августа Лара, как будто и не горюющая – просто отрешённая и серьёзная… Она привела с собой сына, и, Айду, как же Даниэль был похож на дядю. В последнюю ночь перед последним боем Танирэ и Ларс разговаривали много о чём – и о Даниэле тоже. Танирэ дал слово, что постарается разобраться, что́ убивает Халогаландов молодыми, и сделать так, чтобы этот мальчик мог не трястись от страха, считая дни… Он не забыл обещания, но за этот год так и не нашёл в себе сил нанести визит Августе. Ему было тяжело говорить с людьми, и он не знал, пройдёт ли это когда-нибудь.

К Элиасу пришла его Луиза. Одна, в своёй поношенной серой накидке, она казалось чужой среди всех этих лучших людей, но ей, кажется, было всё равно. Смертельно бледная, она кусала губы, и по её лицу реками струились слёзы… Не боли – злости. То ли на судьбу, то ли на человека, посмевшего уйти вот так, то ли на себя саму…

Мать Элиаса приехать не успела, и Танирэ был очень этому рад. Кроме сына, у неё не было никого. Сильвана наверняка взяла на себя заботу о том, чтобы она ни в чём не нуждалась, родным магов полагаются хорошие пенсии, но дело было не в деньгах. Элиас был её единственным. Стой эта женщина там, у гроба, Танирэ не смог бы смотреть в её сторону. Это было бы выше его сил.