Она пожала плечами – о вкусах не спорят – и подняла обернутый букет из дюжины оранжевых, белых и черных зимних лилий.

– «Доминиканская слава», – сказала она. – Выведены в стране моих предков. Семьдесят пять и акциз Дядюшки Папика.

– Годится. Очень красивые. Могу я приобрести у вас еще такой же белой оберточной бумаги?

– Сегодня такой чудесный вечер, – сказала женщина. – Я дам вам пару метров бесплатно.

Затем он заглянул в магазин традиционных художественных промыслов и купил бутылку синей темперы. Сидя на скамейке на заднем дворике магазина, обнесенном старым растрескавшимся деревянным забором, шаркая ногами по бетонной плите, заляпанной при неосторожных попытках юнцов приобщиться к искусству, Ричард, разложив оберточную бумагу, стал тщательно выписывать буквы.

Давно смеркалось, когда он вернулся к стене банка. Под мышкой он держал свернутый в трубку плакат, в другой руке нес цветы, широкую кисть и бутылочку клейстера. Размазав клейстер широкой кистью по нечитаемому участку истертых плакатов, он разгладил свой на блестящей липкой поверхности. Затем одну за другой приклеил по его краю лилии.

Первый Восточный Комплекс постепенно сворачивал свои зеркальные стены. На город внизу опустился настоящий вечер; к тому времени, как Ричард закончил, дуги уличного освещения танцевали между раздвоенными вершинами высоких фонарных столбов в обе стороны по бульвару, издавая зыбучую электрическую ночную музыку.

Он стоял пятками на поребрике, отойдя от своего импровизированного мемориала, и шепотом читал себе сделанную надпись, не беспокоясь о том, что могут подумать редкие пешеходы теневой зоны.

Памяти Джины и Дионы. Памяти Эмануэля Голдсмита и тех, кого он убил. Ибо Господь спас всех нас, людей, мудрецов и идиотов. Памяти меня самого. Боже мой, почему же так больно, когда мы танцуем?

Довольный, он резко развернулся и, оставив кисти и клей, ушел в ночь.

62

62

Мэри сидела в кабинете начальника тюрьмы «Тысяча цветов» и изучала паспорт и немногие бумаги в деле заключенного в Эспаньоле. Сулавье и начальник тюрьмы громко спорили на креольском и испанском в следующей по коридору комнате, тюремном архиве.

Паспорт гражданина Соединенных Штатов принадлежал Эмануэлю Голдсмиту. Это был примитивный бумажный документ – образца, которому все еще отдавали предпочтение в некоторых странах и который по-прежнему признавали в большинстве стран; собственные законы Эспаньолы в отношении документов гостей допускали широкую свободу, как и подобает стране, получающей значительный доход от туризма.