Мы помолчали. И тут Володька со знанием дела, значит, сказал:

– Раз красиво, и раз тебе хорошо, ты запомни это чувство. Ты сейчас счастлив.

И в самом деле, усталый, я смотрел на сияющую елку, счастливый, радостный. А о чем думал тогда Володька? Может, о чем-то невеселом.

Он, в принципе, любил подумать наперед, вот прямо до того момента, как все уже умерли.

Я схватил стакан с бухлом, залпом махнул.

– Ну ты мудак, – сказал Володька.

Он, наверное, хотел что-то сказать. Что-то еще.

Он хотел сказать: это наказание для тебя и меня.

За то, что испортили предкам жизнь или еще за что-нибудь такое.

Но он не сказал, потому что мечтал, чтоб я был счастливым, а вот такая вышла хуета. Ему было грустно, а я был счастлив.

В ту ночь я заснул у елки. Проснулся ранним снежным таким утром под одеялом, с подушкой, у погасшей гирлянды. Под елкой лежали подарки от него для меня. Подарков было много, пусть даже всякая мелочевка, но до чего мне стало хорошо. Подарил мне всякое, типа расческу, ручку, брелок, ножик. А среди всех подарков я больше всего почему-то полюбил коробку из-под конфетного набора.

Нет, конфет там не было уже. Конфеты отдельно висели прямо на елке.

А коробка была пустая, зато на жестяной этой штуке круглой нарисованы были планеты и звезды, вот прямо на торце, красивые до невозможности, и на крышке – Кремль. Такую на школьных елках дают, это я знаю.

Коробка эта пустая сильно запала мне в душу, я в ней всякое хранил важное, а потом я ее забыл. Тупо не сунул в чемодан, потому что я долбоеб. Во прикол, да?

Она дома. Запылилась небось, потому что матери по хуям, она нашу комнату закрыла и не убирает.

А брат мой – умер. Вот такой был его последний Новый год. Могло ли быть лучше? Ну хуй знает, наверное, лучше праздника уже быть не могло.

История-то идеальная, красивая, с некоторым даже глубинным посылом, с необычными репликами, которые можно интерпретировать так и сяк. Ну кино же?

Да только она все равно последняя.

Больше я его не увижу, и все следующие годы, все следующие праздники, все следующие будни – все без него.

Мы с ним не посидим больше под елочкой, он не скажет, что я мудак. Вот это ощущение всего, чего уже не будет, какого-то наваливающегося на меня будущего, в котором нет Володьки, оно очень страшное.