Я показал чистую ладонь без шрама. На Андрюшиной ладони шрам пока еще был.

Странное дело, я не думал о Диане много. Не думал о шумной девочке, которая любила танцевать, о том, что они с Валей – подружки, о ее отце и друзьях, и об анкете, которую она вписала в мою тетрадь.

Я думал о некоем образе: маленькая девочка в чемодане.

Хотя я видел, что именно там лежит.

Андрюша сказал:

– Пора прощаться.

Он сел на корточки перед чемоданом, внимательно на него посмотрел, прижался к нему щекой, словно к живому существу.

Я сказал:

– Андрюша, не надо так.

Он сказал:

– Я уже обо всем пожалел, честно.

Мне так совсем не показалось.

Андрюша с трудом поднял чемодан, будто бы он стал тяжелее, чем был, когда мы достали его из-под бетонной плиты, поставил на подгнившую балку, которая тут же прогнулась.

– Решайся, – сказал я. – Смелее.

Я говорил это не ему.

Я отстегнул от шлевки пистолет для забоя скота, когда чемодан полетел вниз. Андрюше не должно было показаться странным, что я взял его с собой, потому что я носил его всегда, как свои часы с надписью «Победа».

Андрюша знал, что стержня и заряда внутри нет, но я вернул их в пистолет, пока Андрюша одевался.

В идеале, если говорить о том, как я все задумывал, Андрюша не должен был ничего понять.

Я вскинул руку и упер дуло ему в затылок, он вздрогнул, и я выстрелил.

Стержень должен был пробить и мозг и червя, еще не прошедшего все метаморфозы. Выстрел в затылок – относительно гуманная казнь, предполагается, что человек не успеет понять, что умирает.