Мы с Дженни стали книжными друзьями в последний год пьянства моего отца, и в первый год его трезвости. Она была моей подругой, а не
— Мне никогда не понять, почему ты тусишь с ней, — как-то раз сказал Берти. Мне кажется, он завидовал, но, думаю, также был искренне озадачен. — Вы, типа, целуетесь с ней? Сосётесь? Долбитесь в дёсны?
Я сказал, что мы этого не делали. Сказал, что она не интересует меня в этом плане. Берти ухмыльнулся и спросил: «В чём же тогда прикол?». Я мог ответить, но это озадачило бы его ещё больше.
Соглашусь, что у Дженни не было того, что Бёрдмэн назвал бы «тем типом тела, который хочется исследовать». В одиннадцать или двенадцать лет у большинства девочек появляются первые едва заметные изгибы, но Дженни была плоской, как доска, сверху донизу. У неё было грубоватое лицо, мышиного цвета каштановые волосы, всегда спутанные, и походка аиста. Другие девочки, разумеется, смеялись над ней. Дженне не суждено было стать чирлидером, королевой бала или звездой школьной постановки, и если она хотела этого — или одобрения девочек, которые пользовались косметикой, — то никогда не показывала виду. Но я не уверен, что она чувствовала хоть каплю давления со стороны сверстников. Она никогда не одевалась готом — носила джемперы, а поверх них свой затёртый жилет, и ходила в школу с ланчбоксом с Ханом Соло, — но имела ментальность гота. Она боготворила панк-группу под названием «Дэд Кеннедис», цитировала «Таксиста», и обожала рассказы и поэмы Г. Ф. Лавкрафта.
Мы с ней и с ГФЛ сошлись ближе к концу моего тёмного периода, когда я всё ещё вытворял всякую хрень с Берти Бёрдом. Как-то раз, в шестом классе на уроке английского обсуждение затронуло работы Р. Л. Стайна. Я читал одну его книгу под названием «Ты можешь хранить секреты?», которую считал супертупой. Я так и сказал Дженни, и добавил, что хотел бы прочитать что-нибудь и впрямь пугающее, вместо тупой пародии на испуг.