Эйнджела.

Сержант заставил себя сделать шаг. Потом ещё, и ещё. Каждое движение усиливало боль, перед глазами вспыхивали цветные круги, но Чимбик упрямо двигался вперёд, пытаясь рассмотреть хоть что-то в густой серой взвеси.

Эйнджела подарила ему шанс, и он обязан им воспользоваться.

Крики один за другим затихали. Хрупкие человеческие сознания не выдерживали агонии и отключались одно за другим. Чимбик даже немного завидовал им, но заставлял себя идти, преодолевая боль. Боль, источником которой была Эйнджела.

Дымзавеса закончилась резко, словно обрезанная ножом. Сержант вывалился на устланный слабо шевелящимися, кричащими телами пятачок перед вертолётом и огляделся.

Белая, пусть и порядком испачканная одежда Лорэй сразу привлекла внимание репликанта. Девушки лежали рядом, окружённые телами наёмников. Чимбик подавил неожиданный порыв броситься на помощь Эйнджеле и вскинул оружие. Захлопали одиночные выстрелы, уменьшая число врагов. Когда Чимбик опустил автомат, в живых у вертолёта, кроме него самого, остались шестеро — Лорэй, союзовские контрразведчики, командир наёмников и эдемец, опознанный как хозяин поместья.

С последними четырьмя репликант планировал поговорить по душам.

И тут чужая боль ушла, будто кто-то дёрнул рубильник. За облегчением мгновенно пришёл страх. Эйнджела…

Чимбик похолодел. В горле пересохло. Репликант рывком преодолел расстояние, отделяющее его от Лорэй. Взгляд сержанта остановился на ошейниках и устройстве, лежащем в ладони одной из девушек. Он достаточно узнал об эдемских методах контроля рабов, когда покупал ошейник для Амели, и безошибочно опознал пульт.

Сенсор горел тревожным алым светом, сигнализируя о наивысшей силе разряда. Чимбик коснулся сенсора, отключая ошейник Эйнджелы. Сейчас он не сомневался, что перед ним именно она. Снять ошейник при помощи пульта не удалось — тот требовал голосовой код. Возиться со взломом не было времени, а потому он просто спрятал пульт в подсумок.

«Ко мне», — коротко приказал сержант Блайзу и Блицу, а сам склонился над Эйнджелой, нащупывая на поясе аптечку.

Девушка лежала, не подавая признаков жизни. Сержант ощутил странное, доселе неизвестное чувство. Очень неприятное, грозящее поглотить рассудок, заставить отбросить здравый смысл. Рука, открывающая медицинский подсумок, задрожала, и репликант на долю секунды замер, поняв, что впервые в жизни испытывает собственный страх. Не за себя — за Эйнджелу.

Это было дико, неправильно — «аресы» не должны испытывать ничего подобного. Даже в случае смертельной опасности, грозящей братьям, их эмоции можно было охарактеризовать как «переживание», но не страх.