Если бы в этот момент по дороге не маршировал большой отряд королевских мушкетёров, нам пришлось бы худо. Но мушкетёры выхватили шпаги, откинули назад голубые плащи с белыми крестами и бросились на разбойников с криками «Каналья!» и «Тысяча чертей!». Они довольно быстро оттеснили нападавших за деревья, некоторое время оттуда слышался звон шпаг и ругательства, потом мушкетёры вернулись на дорогу, утирая пот со лба и нахлобучивая поглубже шляпы. Все они были похожи на клонированного с разной степенью успешности актёра Боярского.

— К вашим услугам, мадемуазели, — сказал ближайший к нам Боярский. Глаза у него были сильно навыкате, а левый косил. — Мерзавцы получили по заслугам.

Я присела в реверансе и раздала мушкетёрам остатки сигарет. Они ушли по дороге, громко топая, покуривая и напевая про Гасконь.

— Там дальше ещё будут фашисты и пионеры-герои, — сказала Яна, глядя им вслед. Я после мушкетёров про них любила… читать и играть.

Я вздохнула. Фашисты — это плохо. Но справимся и с фашистами. Наверное.

— Тань, а зачем ты всё время эту карту рисуешь? — спросила Яна, заглядывая мне через плечо.

— Я так фиксирую реальность, — сказала я. — Эту реальность, летум. Он останется таким же и не сместится.

— А что в конце? — тихо спросила она.

Я захлопнула планшет, жалея, что избавилась от сигарет. Яна ждала, смотрела на меня круглыми карими глазами.

— Там выход к убийце, — сказала я наконец. — Мы идем по твоему миру из детства в юность, это ты уже поняла. Когда мы дойдем до конца твоей жизни, до момента, когда он у тебя её отнял… там будет какой-то проход. Мостик. Дверь. Окно, в которое мы сможем заглянуть. Мы увидим его, увидим, кто он. Быстро вернемся обратно, карта будет держать путь открытым. Я вернусь к папе, мы вычислим убийцу по приметам. Папа говорит, что он потом «сам разберётся». И что он так уже делал.

Яна молчала, прищурившись, смотрела вдаль, за поворот пыльной дороги.

— Эй, ты чего? — забеспокоилась я.

— Почему вы не пришли сразу? — спросила она наконец. — После того, как пропала первая девочка… Или вторая? Или, мать вашу, третья?

Она запрокинула голову и яростно закричала в серое небо. Небо тут же откликнулось тяжёлым громом, подул ветер, деревья вокруг застонали. Лицо у Яны посинело, глаза покраснели и выпучились, поперёк шеи прорезалась тонкая багровая полоса, засочилась кровью.

— Почему не спасли-и-и? Почему следующую? Почему не меня?

Ураган закрутился вокруг нас, завыл, затрещал разрываемой тканью летума, горем и яростью мертвой девочки. Я задрожала, закусила губу, чтобы не разреветься. Острая щепка вонзилась мне в плечо, пущеная ветром, как стрела из лука. Я вскрикнула. Яна очнулась, с лица сошла трупная синева, глаза заморгали, живые, карие.