– Да что вы делаете! – жалобно крикнул он. – Не трогайте кардиограф! Вы же всю аппаратуру нам разнесете! Вспомните, чем закончился ваш предыдущий бунт! Тюрьмой, забвением! Вам этого мало?

Он торопливо начал говорить, словно боясь, что не успеет выложить важную информацию.

– Вашим дочерям оказана большая честь! Они вступают в семью. Это зерно, из которого прорастет стебель обновленного человечества! Сегодня ваша дочь возляжет в саркофаг новой конструкции, дабы соединиться с новым кандидатом. Человеком порядочным и интеллигентным. Наш эксперимент ставит точку в вопросе бессмертия, что будоражил мир с момента зарождения науки! Вы, как отец, должны всячески приветствовать это знаменательное событие!..

Антон с большим увлечением наблюдал, как Пылесос расправляется с всеми приборами, что попадались ему на пути. Звон и дребезг стоял в ушах. Стеклянную утварь со столов он сносил одним ударом, над серьезными приспособлениями работал более тщательно, расплющивая корпуса и превращая их в бесполезные фрагменты. Железная его палица не останавливалась ни на секунду. При этом, несмотря на грозные предостережения и увещевания Велесова-старшего, человек постепенно подбирался к постаменту, где стоял графский саркофаг с нависающей над ним грандиозной механической свеклой. Оказавшись у полированного гроба, Пылесос остановился и переложил свое оружие из одной руки в другую. Осознав, что сейчас произойдет нечто непоправимое, чему он не в силах помешать, Велесов замолчал и застыл на месте, в отчаянии возведя руки к небу. Антон сам зажмурился, ожидая удара.

В этот момент труба фонографа ожила. Гулкий негодующий рокот разлетелся по залу.

– Ты что же, бес смердячий, кнута захотел? – прогремел голос. – А?.. Нешто забыл, кто ты есть, образина? Тебя из грязи вытащили, взяли обратно в семью, а ты, неблагодарный, бунтовать?

Кожехуба замер. Хилая грудь его вздымалась, он дышал сипло и прерывисто. Железная палка уже готова была обрушиться на стеклянный купол, но занесенная рука дрогнула. Медленно опустив свое орудие на пол, он выпрямился, разглядывая саркофаг исподлобья. И вдруг, неожиданно для всех, засмеялся.

Странный это был смех, хриплый, с клекотом в горле. Отсмеявшись, человек высморкался на пол, вытер мокрым рукавом нос и погрозил в сторону гроба кривым пальцем.

– Эк вас… обзываться, значит? Как-то это вашему сиятельству не к лицу. Заявляли себя богом, небожителем, священной коровой! А тут прям конюшней повеяло…

– Молчать, хамское отродье! – из трубы полетели ругательства, плюясь, словно из пулемета. – Хамло, родства непомнящее! Ты на кого покусился, червь? Совсем страх потерял, холопская твоя душа!