— Предположить можно, — кивнул Кардинал. — Но я склонен согласиться с первой версией Родиона. И сейчас расскажу, почему.

Он встал, подошел к шкафу, взял из хьюмидора еще одну сигару и достал бутылку виски с тонкими рукописными строчками на маленькой бумажной этикетке.

— Составите мне компанию?

Гронский, поколебавшись, отрицательно покачал головой. Алина тоже отказалась.

— Спасибо, но я все-таки надеюсь добраться сегодня до работы.

— А я, пожалуй, выпью.

Кардинал плеснул в тяжелый стеклянный бокал немного дымного напитка и сел обратно в кресло.

— Не уверен, что мой рассказ будет так же интересен и полезен, как твой, Родион, — начал Кардинал, — но мы договорились о том, что ответим на вопросы друг друга, так что откровенность за откровенность. Ты хотел узнать о моей встрече с Галачьянцем в прошлом году? Ну так слушай.

Он пригласил меня к себе примерно в конце ноября, почти ровно год назад. Сказал, что дело очень важное, не терпящее отлагательств и что только я могу ему помочь. Мы сидели вдвоем в его большом каминном зале, и он очень долго молчал, не решаясь начать разговор. Я знаю Германа достаточно давно, и, хотя мы никогда не были приятелями, мне приходилось видеть его и в горе, и в радости, но таким подавленным и встревоженным я не видел его никогда. Он был похож на старого обеспокоенного грача: то сидел, то вставал и расхаживал по залу, высокий, сутулый, черный, чуть покачиваясь вперед, словно пытался разглядеть что-то у себя под ногами. Наконец он остановился и спросил:

— Ты знаешь, что моя дочь умирает?

— Да, — ответил я.

Кто же об этом не знал?

— Ничего не помогает, — сказал он. — Ничего. Ни врачи, ни лекарства. Вчера мне сказали, что счет идет на недели, а может быть, и на дни.

Я молчал. Он сел и уставился на меня глубоко запавшими черными глазами.

— Можешь сделать для меня кое-что?

— Говори.

— Это прозвучит очень странно, но я хочу, чтобы ты нашел для меня одного человека. Здесь, в городе. Мне не известно о нем ничего, даже имени, которым он может себя сейчас называть. Я только знаю, что он живет тут очень-очень долго, возможно, сто лет, а может быть, и больше. У него есть то, что может спасти мою дочь.

Ты знаешь, Родион, что я не люблю недосказанности, особенно в том, что касается работы. Поэтому естественно, что я попросил Галачьянца объяснить его действительно более чем странную просьбу, сказав, что мне нужно знать все подробности и детали того дела, которым я, возможно, займусь. Он снова замолчал, опять поднялся из кресла и стал расхаживать взад и вперед, пока наконец не уселся обратно и начал рассказывать.