Коридор кажется бесконечным. В плотной сдавленной человеческой массе передо мной мелькает лицо девушки: растрепанные светлые косы, перепуганный взгляд, большие голубые глаза, потрепанная гимназистская форма. Я понимаю, что она что-то спрашивает у меня, но не словами: вопрос звучит у меня в голове, и я не могу разобрать его смысла. Вместо ответа я нахожу ее руку, нежные, теплые пальчики, и пытаюсь ответить, что все будет хорошо, но слова не звучат, и мне остается только крепче взять ее за руку и смотреть в испуганные глаза, которые она не сводит с меня.

Далеко впереди раздается хищный металлический лязг. Я приподнимаю голову, упираясь в низкий свод потолка, и вижу в дальнем конце коридора большую двустворчатую железную дверь, покрытую ржаво-бурыми пятнами. На обеих ее створках кто-то криво и грубо приколотил два наперсных креста, словно в злобной попытке еще раз распять Того, Кто один раз уже был распят. На одном из крестов я вижу пулевую отметину и запекшуюся кровь.

Шаг за шагом теснимая невидимыми конвоирами толпа приближается к железным дверям. Я не выпускаю руку девушки, и она уже идет рядом со мной, прижатая к моему плечу плотной человеческой массой, и я чувствую, как дрожит ее худенькое тело. С грохочущим лязгом распахиваются ржавые железные створки. Из открывшегося проема бьет яркий багряный свет, словно отсветы раскаленных углей из отверстой дверцы печи. Несколько человек разом исчезают в этом дрожащем огненном мареве, и дверь снова с лязгом захлопывается, как жадная пасть, поглотившая своих жертв. Неожиданно я оказываюсь совсем близко к ней, словно вся стоявшая впереди толпа разом расступилась и исчезла, но задние ряды по-прежнему напирают, подгоняемые штыками и прикладами, так что я упираюсь каблуками в пропитанный кровью земляной пол подвала, чтобы не уткнуться лицом в покрытые ржавчиной двери. Прямо перед собой я вижу распятие. На мягком металле косыми отметинами зияют следы множества ударов штыком, как будто нынешние легионеры, подобно сотнику Лонгину, пытались пронзить Распятого, повторяя от злобы и ненависти то, что тот сделал ради милосердия.

Рука девушки холодеет от страха и дрожит в моей ладони. Я смотрю влево и тоже вздрагиваю. По правую сторону от двери стоит Вервольф; он неподвижно глядит поверх голов, лицо его все так же похоже на нелепую и страшную маску, а в черных провалах глаз отражается пустота абсолютного небытия. Я поворачиваюсь вправо, и вначале мне кажется, что слева от двери тоже стоит оборотень. Очертания его колышутся и дрожат в мареве, скрывающем истинный облик, но, чем дольше я смотрю на эту странную тварь, похожую то на гигантскую кошку, то на змею, тем больше я понимаю, что передо мною Женщина, но не человеческое существо, а принадлежащая совсем к другому, иному роду. Внезапно она обнажает ослепительно-белые острые клыки в оскале хищной ухмылки, одним молниеносным броском разрывает горло одному из стоящих рядом людей и нависает над телом, жадно высасывая кровь и превратившись вдруг в некое подобие смертоносного насекомого, самку гигантской саранчи, пожирающей жизнь. Я не могу оторвать от нее взгляд. Она ужасна и восхитительна одновременно, она вызывает дрожь омерзения, но к ней необъяснимо влечет, она отвратительна, но ее чудовищная красота превосходит красоту всех женщин, когда-либо живших на земле, в ней нет ничего человеческого, но все в ней — совершенная и желанная женственность.