И замолчал.

Алина некоторое время слушала шуршащую тишину в динамике. Вдалеке санитар Слава переминался с ноги на ногу рядом с каталкой.

— Родион? Ты меня слушаешь?

— Да, — отозвался Гронский. — Я все понял. Мейлах убит. Спасибо, что позвонила.

«Вот и поговорили», — подумала Алина. Что там опять у него происходит? Алина вдруг вспомнила, как совсем недавно разговаривала с Гронским, когда рядом с ней в комнате находились трое бандитов, и как отчаянно пыталась дать понять, насколько нуждается в помощи. Наверное, тогда у нее был вот такой же голос: напряженный, как натянутая струна.

— У тебя все в порядке?

— Да. Все хорошо.

Алина немного подумала и спросила:

— А с Кристиной удалось поговорить? Помнишь, ты собирался…

— Нет.

Снова пауза.

— Но я обязательно с ней поговорю. Очень надеюсь, что в самое ближайшее время.

И опять шелестящая тишина в трубке, подчеркивающая неловкое молчание.

— Ну ладно, — сказала Алина. — Тогда пока.

— Пока.

Алина посмотрела на мигнувший и погасший экран телефона, покачала головой и убрала трубку в карман. У нее не было сейчас ни сил, ни желания беспокоиться, думать и пытаться разгадать очередные недомолвки. Все в порядке — значит, все в порядке. А с нее на сегодня хватит.

И уже выходя из Бюро в ненастную темноту холодной ночи, морщась от летящих в лицо капель дождя и идя к машине, Алина вспомнила, что так и не сказала Гронскому о том, что несчастная Марина погибла от другого ножа и убитый им оборотень не имел отношения к этой смерти.

Жаркое солнце заливает тихую улицу ослепительным светом. Невысокие опрятные дома с разноцветными фасадами выстроились по обе стороны аккуратными рядами. У ступеней крыльца одного из них лежит молодая девушка. Побелевшее лицо обращено вверх, к яркому солнце и синему небу, раскосые глаза закрыты, на дрожащих губах пузырится кровавая пена. Белая блузка разорвана на животе и груди в кроваво-черные клочья, и сквозь них виднеется столь же безжалостно растерзанное залпами картечи окровавленное тело. Удивительно, но она еще жива, и, когда я обнимаю ее, приподнимая голову, она открывает глаза. Мои руки сразу становятся теплыми и липкими от крови, а она пытается что-то сказать мне сквозь мучительные хрипы и кровь, заливающую легкие и горло. Я прошу ее молчать, ведь ей нельзя сейчас говорить, прошу держаться, произношу еще какие-то слова, ненужные и бессмысленные, а кровь растекается по белой ткани, распускаясь цветами смерти. Она смотрит мне в глаза, продолжая что-то шептать, и вместе с ее последним вздохом, который касается моего лица, легкий, как крыло бабочки, до меня долетает слово: «Прости…» Глаза ее слегка затуманиваются и продолжают смотреть, но уже не на меня, а туда, за порог этой жизни, куда отправилась сейчас ее душа. Я продолжаю держать ее в объятиях, чувствуя, как кровь пропитывает мою рубашку, пока издалека не доносятся звуки полицейских сирен. И тогда я отпускаю ее. Навсегда.