Цунгали нашел в стволе расселину, где мог уснуть, и разложил вдоль ствола обереги, прежде чем расположиться на ночлег.

Начали просыпаться ночные создания, лазать и ползать в деревьях, шелестеть в подлеске. Он знал их звуки и считал успокаивающими; это значило, что поблизости не шастают ни человек, ни демон. Он превратился в слух на тишину или шорох, затем погрузился в сон.

Снился ему дед и его резной дом. Цунгали снова был мальчишкой во времена до прихода чужаков; в тот дом нога пришельца не ступит никогда. Они сидели вместе, дед напевал, заплетая чехол для священного копья; так они просидят целую вечность, потому что внешний мир со всеми его угрозами и чужестранцами отгорожен невидимой завесой магии; кто бы ни заглянул в их пространство, он не сможет пройти за напряженный хрустальный барьер. Они с дедом не обратят на них внимания и будут дальше заниматься своими делами или смотреть сквозь них, словно их лица – тени, затерянные отражения далеких и бессмысленных небылиц.

Сон был хорошим, укрепляющим и надежным. Наверное, он длился всю ночь; по пробуждении утром тепло плескался в водах черепа.

Когда в листве забрезжил рассвет, Цунгали отыскал следы чужаков под росой и последовал за ними. Только тогда он почувствовал, увидел знаки в их поступи – земля и сломанные сучья не оставляли сомнений: один из них и был его целью, и он наконец убедился в том, кого преследует. Это не потомок, не воспоминание, не призрак других времен; это тот же человек, то же физическое существо, что столько лет назад впервые вложило Цунгали в руки винтовку и доверило ею пользоваться; единственный чужак, который хоть сколько-то понимал Настоящих Людей; единственный праведный в крови и словах. Все это время он пробыл с Ирринипесте; вот почему его так трудно убить. Наконец он понял, как этот человек его одолел.

* * *

На следующее утро они обменялись именами и отправились в странствие вместе. Это был первый разговор Измаила с другим мужчиной, не считая Муттера и немногие карнавальные перемолвки: ему нужно было знать больше.

– Почему я тебе не отвратителен? Мое лицо не оскорбляет твой взор?

– Видел и хуже, – ответил Уильямс.

– Твой ответ меня удивляет. Однажды мне сказали, что я буду противен всем, кого встречу.

– И кто тебе это сказал?

Измаил обнаружил, что находит у себя воспоминания, о которых и не подозревал: о Гертруде и Муттере; о доме и его высоких стенах. Когда его объяснения подошли к концу, циклоп настаивал на собственном вопросе, пока Уильямс не уступил и не ответил.

– Да, в городе ты будешь диковиной. Никто уже тысячи лет не видел настоящего живого циклопа. Жизнь для тебя будет трудна, тебе придется прятаться. Но здесь все совсем по-другому; здесь ты лишь одна из множества странностей леса.