– Видишь? – спросил Другой, когда Крис пришел в себя, кинувшись ко мне. – Ей становится хуже, потому что Сара берет у нее слишком много крови. Она умрет во сне и даже этого не заметит, потому что ты не защитил ее. Вместо этого ты защищаешь себя.

Крис проигнорировал его и поднял меня на руки.

– Я знаю, где можно спрятаться, – прошептал Себастьян. – Мы в приюте Святого Николая для душевнобольных. Я знаю его наизусть, пошли.

Он кивнул, а я задалась сотней вопросов по поводу услышанного, но, как назло, ни один из них не могла озвучить. Убедившись, что снаружи пусто, Крис вынес меня из камеры, оставляя Другого наедине с его злорадной ухмылкой. Они побежали куда-то, а в это время я могла думать лишь о том, как сильно у меня покалывает в пальцах. Неужели именно так ощущается приближение смерти?

– Себ, – окликнул его Крис, когда мы ловко миновали охранный пост, едва оставшись незамеченными. – Что за приют Святого Николая? Ты бывал здесь раньше?

– Не я, а Сара. Я просто навещал ее.

– Она лечилась тут?

– А что, по ней не догадаешься? – насмешливо отозвался тот, не сводя целеустремленного взгляда с очередного холла, который мы миновали спустя секунду. – У нее целый букет, Роуз: истерический психоз, маниакальная депрессия, а вишенка на торте – приобретенная шизофрения. Дало знать о себе после того, как отец бросил нас. Меня два года воспитывала бабушка, пока Сара лечилась. Я думал, это прошло… Да, она все еще чудила время от времени, но когда случилось то, что случилось, снова съехала с катушек, еще пуще прежнего.

– Почему ты не рассказывал?

– Чтобы ты смотрел на меня «тем самым» взглядом? Вот прямо таким, как сейчас, ага, – хмыкнул тот, оглянувшись.

– Я не… – Крис смутился. Его вид и впрямь так и взывал к утешительным братским объятиям. – Извини.

– Сара, – повторил Себастьян ее имя так, будто на вкус оно было горчичным. – Я не люблю свою мать, но вовсе не за то, что после ухода отца она могла в любую минуту схватиться за резиновый провод и отхлестать меня им по рукам. Мне искренне жаль ее, но по-настоящему я люблю свою бабушку. Так уж вышло. Возможно, причина в потрясающем шоколадном пудинге, который она готовит…

– Мы могли бы попытаться найти твою бабушку, – осторожно заметил Крис. – Ну, потом, когда все закончится.

– Не думаю, что в этом есть смысл. Ей уже перевалило за семьдесят в том году. Старики Сон не переживают, – отмахнулся Себастьян, и я могла только предположить, какая гигантская боль на самом деле таится под этой маской. – Нам сюда.

Мы завернули перед указателем, и Крис ускорился, продолжая нести меня на руках, как нечто дорогое и бесценное. Я же смотрела на руки Себастьяна, впервые глядя сквозь татуировки, что их облепляли: под краской, от плеча до запястий, тянулись белые шрамы. Их было невозможно не заметить теперь, после его рассказа. Дело было вовсе не в экстриме или тяге к искусству: татуировки превращали маленькие несовершенства в сказочные легенды, скрывая и его боль, и его темное прошлое.