Башня проглотила меня, едва я успела набрать в легкие воздух, а затем все звуки и остальной мир остались позади. Тьма сомкнулась, такая плотная, что заболели глаза, и я оказалась совсем одна.

Сначала ничего не происходило – и это казалось неправильным после того, какой ад в красках расписала мне Ворожея. Всепоглощающая тишина, в которой слышно даже твое собственное сердцебиение. Воздух был сырым и затхлым, с трудом проталкивался в легкие, а передвигаться приходилось на ощупь. Стены покрывала слизь: я брезгливо морщилась, но продолжала исследовать круговую башню, стараясь запомнить все шероховатости и трещины, чтобы сориентироваться. Внутри башня оказалась меньше, чем выглядела снаружи, – я убедилась в этом, когда очертила пальцем рисунок бабочки на одном из рельефных выступов, прошептав: «Мерцают светлячки».

Вырезанный прямо в камне, импровизированный факел зажегся, и башню затопил теплый зернистый свет. Небольшого магического рисунка хватило, чтобы осветить ее всю.

– Хотя бы магия здесь работает, – обрадовалась я, медленно осматриваясь.

Расколотый пол из красного гранита проели черные пятна плесени, а кладка стен была идеально ровной: стены обтекали меня по кругу, заключая в кольцо, из которого не выбраться. Никакой мебели или досок – только небольшой выступ в углу и бегущая откуда-то сверху дорожка пресной воды, которой было достаточно, чтобы не умереть от жажды. Я нервно растерла запястья, борясь с клаустрофобией и успокаиваясь: это всего лишь испытание, а не казнь. Многим ведьмам, побывавшим здесь до меня, везло гораздо меньше.

– Господи, – вырвалось у меня спустя несколько часов. – Я начинаю понимать, почему мама продержалась всего неделю. Здесь просто тоска зеленая!

Я глубоко вдохнула сырость и поднялась по стенке, чтобы размять затекшую поясницу. Острые камни выступа отпечатались на бедрах, а от холода начинало сводить пальцы. Я сделала несколько кругов по башне, мыча под нос задорную песенку, от которой пальцы невольно перебирали в воздухе гриф невидимой скрипки.

– Колокольчик звенит на шее серого зайца, динь-дон, динь-дон…

Я сама не заметила, как начала петь, лишь бы заглушить назойливое капание воды и собственные мысли. Старая кельтская песня о хитрости, которую нам с сестрами и братьями папа часто пел перед сном. Будучи детьми, мы не сильно вдавались в ее смысл. Особенно эту песенку любила Эмма…

– Он не знает, что должен бояться черного волка, который ночью придет, и велит ему с жизнью расстаться…