Когда я наконец сумела отбиться и, сбросив с себя Рашель, открыла глаза, башня вокруг переменилась. Увешанные факелами, стены без единого изъяна стали сухими и прочными. Здесь даже появилась дверь: добротная и кованая, с шотландской геральдикой на косяках. То тут, то там пищали крысы, а наверху я увидела несколько крюков и подвешенные на них клетки – пустые, но хранящие человеческие останки в виде лоскутов одежды и костей.

– Хорошо, давай попробуем еще разок.

Я завизжала так громко, что эхо, отразившись от стен, оглушило меня. Боль казалась реальной и настолько сильной, что сначала я даже не поняла, что именно болит. Виной всему оказалась раскаленная кочерга, прижавшаяся к щеке. Кожа запузырилась, и в воздухе запахло горелой плотью. Во рту скопилась кровь, когда стоящий надо мной мужчина чиркнул кочергой, проводя ею по раскрытым губам.

– Думаю, теперь, когда ты растеряла былую красоту, Дьявол больше не захочет тебя в невесты.

На нем была бархатная красная накидка с черной тесьмой, заляпанная моей кровью, подпоясанная рубаха и кожаные перчатки с железными вставками на костяшках пальцев. Он потер ими мой подбородок, запрокидывая мое лицо кверху, чтобы полюбоваться творением своих рук.

Зубы стучали – не то от многочисленных ожогов, не то от холода, когда кто-то вывернул на меня ведро ледяной воды, приводя в чувства. Но я и так хорошо соображала: руки были гвоздями прибиты к подлокотникам деревянного стула, шея привязана к спинке веревкой, а платье порвано. Внутренняя сторона бедер кровоточила, давая понять, что пытки длятся уже долго и что некоторые из них были приятны инквизиторам куда больше, чем другие… Тени глумящихся вокруг мужчин дрожали, перешептывались, подсказывая моему мучителю, как лучше выудить из ведьмы имена моих «сатанинских сестер».

Но страшным было вовсе не это. Не извращенный садизм, не святые распятья в углах и не дым церковного ладана, из-за которого щекотало в носу. Даже стоны и крики женщин, терзаемых где-то по соседству, не пугали меня так сильно, как знакомые карие глаза, упивающиеся моими страданиями и жаждущие их продолжения.

– Коул! – вскрикнула я, пока он накалял кочергу над огнем, чтобы затем окунуть ее в мешок с морской солью. – Это же я, Коул! Что ты делаешь? Это я!

Кофейные кудри, которые было не расчесать поутру. Созвездия родинок и веснушек на лице, более остром, чем ему положено быть, более грубом и выжженном битвами. Как теперь и на мне, на нем тоже было множество шрамов: несколько пересекали брови и переносицу, а один разделял лицо на две половины. Подбородок зарос дремучей щетиной, а на поясе висели ножи разных форм и размеров – могу поспорить, все они предназначались мне. Я с замиранием сердца узнала его фамильный навахон с палисандровой рукоятью, передающийся из поколения в поколение. Коул не обращал на мои вопли и метания на стуле никакого внимания. Он ни секунды не сомневался в том, что делал и вот-вот сделает снова.