Легкое возбуждение сменилось тревогой. Я сел на кровати и оглядел комнату, пытаясь убедить себя, что все вокруг разряженное, скучное. Комната не могла чиркнуть по моим ассоциациям, заставляя их пылать виной и догорать. Здесь больше никого нет.

И все-таки они могла.

Она чиркнула по спичке моего терпения резко, даже с каким-то остервенением. Я дернул рукой, желая откинуть одеяло. Нелепое движение невротика. Оно разозлило меня еще больше.

В кресле у туалетного столика сидела Ми-и-ё-ё. Она смотрела на меня стеклянными глазами. Лицо в вечернем свете походило на череп – тени подчеркивали впадины. Пустая бутылка с отбитым горлышком – подумал я тогда. Такая светло-зеленая бутылка из-под пива, у которой не до конца стерлась этикетка.

Уж не знаю, как у меня это получилось, но в голову одновременно пришли две мысли: «Какого черта ты здесь!» и «ты в точь такая же, как я только что представлял Риту».

Я поднялся с постели и сделал пару шагов к Ми-и-ё-ё. Существо – и да, это опять было «существо» – протянуло навстречу руку. Тогда нас разделяло всего несколько шагов. Поднятая рука напомнила о неуклюжести Ми-и-ё-ё в человеческом обличье. «Жалкое, какое же оно жалкое – только и может, что поднять руку и вздохнуть. И это существо заявляет, что создало мир? С его эволюцией, с его разборчивостью, с его многообразием и каверзностью? Маленький котенок, голодный до конструктов, как до материнского молока – вот оно кто!»

Жалость всегда шла рука об руку с яростью. Стоит пожалеть – без солидарности и надрывно – и ты находишь объект, на который кидается твоя голодная злость.

Я бросился к Ми-и-ё-ё, словно падальщик, желающий урвать кусочек плоти. Схватил за руку и насильно опустил ее. А потом затряс Ми-и-ё-ё за плечи.

– Никакой ты не бог… И не Рита, совсем не Рита. Черта с два! – я занес руку для удара.

– Ты мертвая, мертвая, – рука дернулась и застыла в паре сантиметров от щеки Ми-и-ё-ё. – Ну, читай мои мысли! Чувствуй ее… Может тогда станешь хоть каплю похожей?

Я резко опустил руку и отстранился. Сделал пару шагов к окну и уронил сначала локти на подоконник, потом голову на руки.

Когда мое дыхание перестало походить на отжимающегося с грузом на спине, Ми-и-ё-ё сказала:

– Я проходила на чердак и уловила что-то новое в тебе. Такого я еще подробно не считывала, – в голосе не было ни дрожи, ни сожаления, – это особенный голод и… я не смогла удержаться.

– Чердак! Отлично. Если не могу укрыться в своей черепной коробке, так хоть спрячусь в коробку ненужных предметов.

И я пошел на чердак.

***

Я держал в руках серебристые часики. В память бросился факт, резкий и неприятный, как запах ацетона. «Я изменил отношение к ней, когда она созналась в симпатии». Женщина, которая смотрела на меня угрюмо-осуждающе, припечатывала к стене тяжелым взглядом… Сплетничала за спиной, распыляла Ритино недовольство. Но факт оставался фактом: неприятие и раздражение как рукой сняло, когда я услышал откровения Изабеллы. И это меня пугало – обнаруживать петельку, выбивающуюся из полотна, в себе, еще страшнее, чем увидеть ее в других.