Лаош выглядел так, будто не спал никогда в жизни.
– Это далеко? – спросил я. – Если не очень, лошадей лучше не брать.
– Около сорока минут, – Лаош покосился на мою трость. – Для вас это нормально?
– Нормально, – отрезал я.
На молочно-белом небе мерцали оранжевые облака. Мы шли мимо беззвучных домов, жители которых спокойно спали – последние минуты до начала дня. И я решал, оставить им их призрачный покой или отнять его.
– Красивое небо, Лаош, – сказал я.
Он кивнул.
– Почему вы сказали «единственный сын, оставшийся со мной»? – спросил я. – Были еще дети?
– Они уехали. Шум Торикина показался им притягательнее, – кратко объяснил Лаош.
– Но вы говорили, что те, кто видел…
– Да. Но я запретил сыновьям смотреть на него.
– Вы хотели бы, чтобы они вернулись?
– Нет. Я сказал им, что, если они приняли такое решение, пусть убираются навсегда.
Я посмотрел на Лаоша и понял, что он действительно старый. Что его глаза не всегда были блекло-зелеными, они выцвели. По их выражению я не мог понять, солгал ли он, заявив, что больше не желает видеть своих детей, но я заранее знал, что он солжет, каков бы ни был его ответ.
Мы вошли в лес. С этой стороны он был не тем светлым лиственным лесочком, что разделял город и деревню. Больше елей. Мрачнее и сумрачнее. «Ровеннские леса, – подумал я в странном упоении. – Никто не может вообразить всего, что в них случается и случится».
– Как это будет происходить? – спросил Лаош.
–