— Я мог бы просто приказать, воспользовавшись… заёмным авторитетом и положением, — продолжил Фрикке. – Однако в данном случае, я считаю, что моё указание не должно быть приказом… Я выше по званию, но есть то, что уравнивает нас – кровь, расовая идентичность и…

Не закончив фразу, Томас провел ребром ладони по основанию черепа, там, где — он, конечно, не видел, но знал это – под короткими волосами скрывалась тонкая полоска шрама. Собеседник зеркально повторил его жест и впервые заговорил:

— Я постараюсь… подняться до вашего уровня.

Томас кивнул, одобряя такт и корректность панцерпионера.

— Передо мной несколько возможностей решения поставленной задачи, — Фрикке слегка качнул головой в сторону стола, на котором лежал вскрытый контейнер с последним приказом. – Проблема состоит в том, что она должна быть выполнена в немыслимо сжатые сроки. И это отсекает все так называемые «правильные», уставные действия.

«Черный» медленно кивнул, показывая, что понимает смысл сказанного.

— После использования… специального оружия, — Томас поймал себя на том, что ему очень не хочется употреблять слово «атомный», от этого нежелания веяло чем‑то архаично–тотемным, суеверным, но он решил, что сейчас не время переламывать себя.

— После все решит быстрый бросок механизированных подразделений. Можно сказать, это будет бросок копья, проведенный в прыжке. Полагаю, очевидно, что этим копьём станут лучшие воины моей дивизии. То есть вы.

«Брат» вновь кивнул, его лицо ничего не выражало, и только синие глаза сверкнули в отсвете лампы, словно чистейшие озера.

Томас немного помолчал, собирая мысли вместе. Ситуация была для него непривычна – нобиль привык или безусловно приказывать, или так же безусловно подчиняться. Здесь же следовало придти к некоему компромиссу, причем не в силу каких‑то формальных обязательств, а как равный с равным.

— Я намерен приказать вам совершить стремительный прорыв через эпицентр атомного взрыва, — коротко и решительно проговорил Фрикке, отчетливо выговаривая каждую букву.

На этот раз панцерпионер не сумел сохранить прежнюю бесстрастность. Он кашлянул, чуть нахмурив брови, двинул челюстью, так, что очертания лица некрасиво сместились, нарушая идеальную симметрию. Томас с любопытством естествоиспытателя наблюдал за тем, как естественная и понятная растерянность, овладевшая на мгновение пионером, стремительно вытесняется здравым рассудком и пониманием. Минуло буквально несколько секунд, и лицо «брата» вновь приняло прежний бесстрастный вид, лишь чуть изломленная черта нахмуренных бровей указывала на напряжённую работу мысли.