Шагнула ближе и опустилась на колени. Не потому, что так надо, нет. Потому что ноги не удержали. Но он меня учуял. И поднял веки.

Большая птичья голова поднялась с лап, осмотрелась, по-вороньи, то одним, то другим глазом, поворачиваясь к нам. В мутных жёлтых, словно апельсины, глазах появилась ясность. И защёлкал-зацокал костяной клюв.

— Не понимаю, — растеряно улыбнулась я.

Последний вздохнул, почти по-человечески и потянулся ближе. Огромная голова легла мне на колени, но оказалась невесома, словно котёнок приполз погреться. Последний закрыл глаза и быстро коротко пощёлкал клювом, трясь скулой, словно напрашиваясь на ласку. Я опустила ладонь на серебристый хохолок и аккуратно стала расчёсывать перышки на широком лбу. Ладонь дрожала, губы тоже, и всё мне казалось, что бока у Последнего ходят слишком часто, как бывает у стариков, когда сердцу тяжело. И ещё… Золотого сияния, вроде, стало меньше. Я гладила, Последний мелко подрагивал и горячие дыхание порой вырывающееся из костяных ноздрей опаляло мне ладони. Колени стыли, но подниматься на ноги уже не хотелось. Да и знала я, что уже не встану. И обратно не дойду.

— Последний, — прошептал Константин над моим плечом. И, кажется, заплакал.

Сначала Влад, потом Костя подошли с обеих сторон и сели рядом. Потянулись вздрагивающими ладонями к тусклым перьям под золотистым сиянием. Тронули — Последний вздохнул; стали медленно гладить — он поёрзал головой на моих коленях и вдруг, завалившись на бок, потянулся, распрямляя крылья и напрягая до дрожи мышц лапы. У меня сердце оборвалось — показалось, что судорога. Но он тонко, просящее поцокал языком, и выдохнув, я снова стала гладить подрагивающую хохлатую голову.

Мы почёсывали мелкие пёрышки, гладили косматую гриву и ласкали пушок под громадой крыльев, а Последний стиснул клюв и мелко дрожал, судорожно перебирая передними лапами и порой стискивая в когтях камни разрушенного пола.

— Не умирай, — с болью в голосе просил Константин, гладя белый бок. — Как же без тебя?… И так сплошная беспросветность. Не видно края в темноте вокруг. Как мы без твоего света? Света пытливости, света мудрости? Как без твоей силы торить новые пути? Как?

Но Последний его уже не слышал. Тонко подрагивали натуженные жилы, горячий воздух лился мне на руки, и дрожали веки. Последний жалко всхлипнул, из напряжённого горла полился то ли стон, то ли сдавленный крик. Бока заходили ходуном часто-часто и вдруг опали. И всё замерло.

Я ещё гладила пернатую голову, ещё покачивалась, будто баюкала, а Последний уже умер.