И на наши руки осаживался золотистый свет, въедаясь в кожу бронзовым загаром.

Мы плакали.

Трое стариков, проводивших в последний путь ещё одного, Последнего. Чья память хранила всё содеянное с дней самого первого пытливого «кто я?». Чья сила была проводником наших куцых разумов в мир совершенного знания. Без чьего защитного крыла ни одно знание не было бы обретено — так губителен для человека свет Божественной силы, той, которая единственно Знание. Последний… Он долго ждал, когда вернуться в его храм люди. Но оказалось слишком поздно. Для него. Да и для нас.

Влад включил фонарик и вставил его рукояткой в щель на полу — не свеча, но нам и так сойдёт — и сел возле, грея мою измученную долгим походом спину. А Константин опустился на камни напротив, и, положив руку на белый замерший бок, опустил голову на грудь.

Я так и не спихнула с колен груза. Сидела, гладила тонкий хохолок. И молчала. Все мы молчали. Тишина казалась воплощением самой смерти, и прерывать её, входящую в свои новые владения, было кощунственно.

Первым замер Константин. Словно понимая, что нас нужно оставить одних. Выдохнул и оплыл, падая лицом на собранное крыло. И мы остались сидеть в тишине, согревая друг друга. Не о чем было разговаривать — всё уже давно переговорено. Он сотни раз попросил прощения, я тысячи раз простила. И в глубине сердца десятки раз поблагодарила за то, что спас тогда мою жизнь ценой моей совести. Ведь, что ни говори, а живая я сделала немало. И за прошедшие десятилетия многим, кто в тайне ходил в секту, успела передать и основы арифметики и чтение, и письмо… И можно теперь жить надеждой, что однажды, много лет спустя, люди, сумевшие это сохранить, найдут мой маленький клад — библиотеку школьных учебников, хорошо спрятанную в подвале старого магазина. Но смогут ли понять, зачем нужно оно — знание? Теперь, когда не осталось Последнего?

А потом погас фонарь. Дешёвый, простенький фонарик, не прослуживший долго, но достаточно, чтобы помочь в последнем пути. Он мигнул раз, другой, погас, и тут же тяжело навалился мне на спину Влад. Упал рядом, распластался в темноте по камням. Всё такой же близкий и любимый. Друг мой сердечный…

И только тогда я заплакала.

23-24 января 2013

КАСТИНГ

КАСТИНГ

— Закончили перекур! — режиссёр нервно дёрнул узкой белой рукой, заставляя команду покорно бросать бычки и бодро семенить с балкона обратно в каминную комнату под конвоем.

Но, как не торопились, а РемейАбрамович всё равно подгонял:

— Быстрее, быстрее! — почти стонал он.

Утомлённая команда старалась, как могла. Уже восьмой час шёл «аврал» с этим проклятым кастингом, и люди от усталости совершали ошибку за ошибкой. И режиссёру приходилось всё чаще закатывать показательные истерики. Не своим, нет. А вон тем, суровым бритоголовым тумбочкам в чёрных костюмах с тонкими проводками, ведущими от воротов к наушникам. Эти, в отличие от съёмочной бригады, менялись каждые два часа. Стояли атлантами, подпирая широкими спинами стены, и взирали на всё сквозь чёрные очки с выражением полной окаменелости. Только один из них не сменялся. Бульдог. Эдакий мордоворот, посмотрев на которого можно было явственно услышать в голове щелчок карабина, отстёгивающего поводок от строгого ошейника. Вот он обычно и отзывал РемейАбрамовича в сторонку после каждого косяка и неслышно окружающим интересовался о причинах задержек. Тогда мы все очень быстро вспоминали, что режиссёр наш всегда говорил, что настоящим режиссёром может быть только тот, кто побыл в шкурке артиста, сценариста, оператора — да всех, кто входит в его команду! Потому что РемейАбрамович закатывал не просто истерику, а Истерику с большой буквы! С размахом! От души! С настоящим похрюкиванием хорошо вошедшего в роль лицедея!