— Кем бы он ни был, этот человек под защитой короля, — сказал он. — Уходите.

Мгновением позже рядом встал Юджин, которому было плевать на колдуна, короля, лейтенанта с сержантом и солдатскую гордость — но совсем не хотелось, чтобы кто-то посчитал его трусом.

— С дороги, — зло сказал бородач. — Псы.

— Напрасно ты так, уважаемый! — Сержант Горст с обманчивой неуклюжестью вылез из-за стола и примирительно поднял пустые руки. — Мы выполняем волю Его Величества Эймеса и советника Вайса; что ж до господина дер’Ханенборга — подумай сам: разве король позволил бы ему разгуливать на свободе, если б он был повинен в недобрых делах?

Внутри себя Горст наверняка кипел от ярости — на колдуна, на горожан, на подчиненных, полезших вперед — но показать разобщенность было бы большой ошибкой, так что жестом он приказал Марку и Клементу присоединиться к Юджину.

— Давайте разойдемся миром, — продолжал Горст увещевания. — Нет причин проливать кровь.

— С дороги! — прорычал бородач.

Джанбер медленно потянул кинжал из ножен. Бормотание трактирщика стихло: бедолага почуял скорую развязку и предпочел сбежать через кухню.

Дело непременно кончилось бы кровопролитием — но шум толпы, собравшейся на улице, вдруг стих. Бесцеремонно отодвинув сторожившего двери громилу, в трактир, опираясь на сучковатую палку, протиснулся старик в серых залатанных одеждах.

— Что ты делаешь, Орич? — спросил он.

Пусть старик и выглядел так, будто скоро рассыплется — силы в его голосе хватило бы на десятерых. Лицо его было вымазано красной глиной: так делали все жрецы Плачущей. Слезы, обильно текущие из их глаз во время обрядов, оставляли на этой кровавой маске причудливые следы.

— Мы решили… — неуверенно начал бородач.

— Кто дал тебе право вершить суд? — перебил его старик. — Всеблагая Мать не для того даровала тебе силу и сохранила жизнь, чтобы ты растрачивал ее в драках и проливал кровь! Твоя Зулинка не похвалила бы тебя за такое. Ты пекарь, Орич, а не судья. Пеки хлеб и расти сына, а суд оставь Матери. И королю, — добавил он, искоса взглянув на Горста. — Ибо лишь по воле Матери занимает он трон.

Удивительно, но бородач, крепко выругавшись, бросил дубину и вышел вон. Он не проронил больше ни слова и кулаки его оставались крепко сжаты — однако спорить со жрецом он не смел.

В считанные мгновения трактир опустел; люди на улице тоже стали расходиться.

— Как вернемся назад — я тебе припомню, — прошипел сержант Карелу, и церемонно поклонился жрецу:

— Вы нас спасли.

— Как знать, кого я сегодня спас? — сказал старик без насмешки и, тяжело наваливаясь на клюку, вышел.