Евгения гнала их до края леса, от которого короткая открытая площадка выводила к обрыву. Земля здесь заканчивалась. Последние деревья росли на скале, которая тридцатиметровым отвесным обрывом нависла над озером. Оно лежало внизу, идеально круглое, с черной непрозрачной водой. А со всех сторон над ним вздымались острые скалы, и вершины гор казались на этой площадке такими близкими — протяни руку и коснешься! Над ними и ниже них струились облака. Шедизцев осталось меньше десятка, несколько хромали, один, со сломанной ногой, упал задыхаясь у последнего дерева. Но офицер остался невредим и уже справился с паникой. В бессильной ярости он смотрел, как преследователи выходят следом за ним из леса: темноволосые крепкие мужчины в дикарской одежде, но с такими знакомыми ему лицами. И олуди была среди них, с волосами цвета прошлогодних листьев, с мрачным лицом. Он запнулся, упал на пыльную землю.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил его голос, пронзительный, как свистящий у обрыва ветер.

— Меня послал за тобой начальник, Кафур Рам, товарищ нашего олуди и царя, — отвечал офицер, чувствуя, как под взглядом женщины его начинает колотить от волнения. — Он хочет поймать тебя.

— Ты меня не поймаешь. Я останусь здесь, в моих горах, а те, кто посмеет явиться сюда, будут убиты. — Взмахом руки она подняла его с земли и велела подойти к обрыву. — Теперь эти горы — мой край, и никому не позволено приходить сюда. Я дам тебе уйти, чтобы ты передал это своим господам. Вам не взять верх над Иантой, пока я отсюда охраняю ее. А теперь убирайся прочь, пес Алекоса, и скажи ему, что в моей стране двух олуди никогда не будет.

Офицер сам не заметил, как оказался вновь посреди леса. Люди царицы дротиками подталкивали шедизцев идти. Они проводили их до дороги, и долго еще солдатам чудился их говор среди деревьев и камней. Офицер был так взволнован, что не колеблясь решил сразу отправиться в Киару к Кафуру. Обычные иантийские воины не испугали бы его. Он предпочел бы сложить голову в горах, чем вернуться с пустыми руками, но встреча с олуди лишила его самообладания. Этот дикий страшный лес, и ее голос, которого он не смел ослушаться, — все это наполняло его священным ужасом, таким же, какой он испытывал под взглядом великого царя Алекоса, когда тот проводил смотр войск и его глубокие черные глаза, казалось, заглядывали каждому воину в самую душу. Сейчас ему было еще страшнее: он представил, что убил олуди, и его сердце едва не остановилось.

На этом визиты чужаков не закончились. Получив щелчок по носу, слуга Алекоса твердо решил выкурить царицу из ее убежища. Снова и снова появлялись в горах шедизские отряды. Кафур привел бы сюда целое войско, если б мог. Великий царь отдал эту страну ему в управление, чтобы навести здесь порядок и растоптать последние очаги непокорства. Время шло, но похвастаться он мог немногим. Заводы и фабрики стояли, поскольку рабочие погибли во время войны, а те, что остались живы, бежали на Фараду или в горы. Некому было ухаживать за садами, тутовыми и оливковыми плантациями, валить лес, рубить камень, а между тем великий царь требовал соблюдать договоры с Островами и вести торговлю в половинном от прежних лет объеме. Города обезлюдели, многие дома, магазины, учреждения стояли пустые, так что за торговлю и бумажную работу вынуждены были взяться женщины. Им вспоминался тяжкий мор тридцатилетней давности, когда погибли тысячи молодых мужчин и юношей. Сейчас ситуация была еще хуже. Каждый пятый мужчина пал, защищая свою землю, каждый второй из оставшихся был ранен. И эти оставшиеся не желали работать на чужих господ. То тут, то там вспыхивали бунты, люди покидали дома и уходили в леса или на юг, искать царицу.