— Она моя невеста, — повторил. — И скоро станет женой. Частью моего рода. Потому хочу другое тебе предложить. Чтобы не случилось распри между нами. Чтобы не пришлось тебе войско гонять издалека или мне на шаги идти те, которых я делать не хочу.

— Что же ты хочешь предложить? — ярл сделал вид, что не понимает.

— Возьми вергельд за своего сына. Сколько хочешь — заплачу.

— Так уж прямо, сколько хочу? — тот приподнял брови. — Мой сын и моя гордость

— не раб на торгу, чтобы за него пару ломаных шелягов взять.

— Если я сказал, сколько хочешь, значит, так и есть, — Владивой кивком подтвердил свои слова.

Ярдар Медный перевел взгляд на Грозу, которая и дышать слишком громко боялась. Потому как видела еще горячий гнев в глазах варяга, такого огненного и опасного. Будто он, коли захочет, может все тут пожечь в пепел.

— Вот сколько тебя знаю, Владивой, никогда бы не подумал, что за девицу, которая и тебе может навредить, ты станешь так щедро расплачиваться. Уж сколько их кругом…

— Значит, других таких нет, — серьезно оборвал его князь.

Ярдар кашлянул, слегка дернув себя за кончик бороды — и задумался крепко. После вздохнул, качая головой: видно, и самому ему не хотелось сейчас вражду развязывать с Владивоем. Да и за сына он по-прежнему серчал.

— Пусть идет твоя Гроза, — проговорил наконец. — Ишь ты, и имя у нее какое. И впрямь ведь как дочь Тора.

— Тогда уж Перуна, — улыбнулся Владивой и посмотрел на нее с теплом, что растекалось по грани, за которой обжигать начнет. — Иди, Гроза.

Она едва поднялась на негнущиеся ноги. Нарочно плечи расправила, чтобы хоть себе уверенности придать в том, что все будет теперь хорошо — и уже за это надо бы Владивою благодарной быть. Как бы ни неволил ее, а дело свое знал.

Долго они сидели еще в общине. Позже пришли туда и ближники Владивоя, и те хирдманны, что прибыли с ярлом в детинец. Загудела большая изба. Челядинки все ж понесли туда и яства разные, и питье в больших братинах. Стало быть, о чем-то мирном уговорились? Гроза с Драгицей и под приглядом еще двух челядинок — по- другому князь не велел ее из горницы выпускать — волей-неволей ходили все вокруг общины, прислушивались да приглядывались, якобы гуляя. Слушая стихающее пение птиц в ветвях лип. Дневной жар помалу отступал, заструилась сыроватая блаженная прохлада над землей, легкими порывами ветра качая обросившуся траву, сбрызгивая щиколотки зябкой влагой. Но скоро в общине все начало походить на обычное пиршество, которые нет-нет, да случались в детинце. И хотелось, чтобы оно и впрямь стало залогом мира между правителями. Потому женщины начали говорить о том, чтобы возвращаться в терем.