— Ты, пес кудлатый, еще станешь кому из нас вредить, — все же обернулся напоследок Другош на Делебора, — я тебя не пожалею. Я твою дочку в глаза не видел ни разу. Мне перед ней не виниться. Струг свой забирай и проваливай.

Делебор мрачно сплюнул в сторону кровавую слюну — ничего не ответил, да можно было догадаться, что так и поступит. Рарог покачал головой, вздохнув — не оставит его никак находничья жизнь. От нее так просто не отмахнешься. Но может статься так, что именно она сейчас поможет еще Грозу забрать. А там разными дорогами с ватагой идти надо. Не столько для собственного спокойствия, сколько ради того, чтобы их княжьим гневом не зацепило, как тот пропажу жены обнаружит.

Глава 26

Глава 26

С самого утра Гроза себе места не находила. Еще затемно вышло войско князя к стенам Белого Дола. И вот теперь уже вечер, а от них не было еще никаких вестей. Уж и светило склонилось к закату. Потеплели верхушки мрачных елей, что надежно укрывали стан княжеского войска. Тихо говорили о чем-то кмети снаружи — те, которых оставили стеречь одну оставшуюся лодью и женщин — точно лошадей.

Гроза то и дело принималась ходить по шатру, дергая убрус, который словно бы душил ее. Каждый треск, каждый шорох, что доносился из густой сумрачной чащобы заставлял вздрагивать и замирать, прислушиваясь: не идет ли кто. Не возвращается ли войско. Не торопятся ли неприятели захватить еще то, что осталось от Владивоева добра.

И странно — она не боялась смерти. Не боялась расплату получить от Ярдара, о которой так и не забыла, даже когда князь заплатил вергельд за погибшего Уннара. Она не чувствовала себя свободной от угрозы мести. От вины своей, от крови, что по-прежнему продолжала течь в ней. Только в какой-то миг это перестало иметь значение: когда была на рядом с Рарогом. А теперь навалилось все с удвоенной силой. Точно грудой камней.

Только увидела она его живым, совсем таким, как раньше: и блеск его теплых глаз, и улыбку чуть растерянную, словно бы он и готовился к их встрече, а все равно оказался не совсем готов увидеть то, что увидел. Да как бы она смотрела на него, если бы увидела на пальце супружий перстень, что связывал бы его с другой? Но нет, на его гривне висел ее — витой, серебряный. Тот, что прошел путь из рук хозяйки, через руки Домаслава — туда, где ему быть и положено. И этот перстенек, который Рарогу едва на мизинец налезет, до сих пор служил заручением ее чувств к нему. Того, что ничуть не остыло, только болезненнее стало и острее за эти седмицы, что они не виделись. А теперь вот снова опасность потерять, казалось бы, обретенное, но постоянно ускользающее из рук. Каждый раз опаляет, продирает до самой глубины плоти — и пропадает, оставляя незаживающие рубцы. Кажется, и себя можно наизнанку вывернуть, чтобы выпустить наружу этот тугой жар, что изводит ее день ото дня.