— Знаете, я ведь человек верующий, — доктор Кристоф снова разоткровенничался во время очередной беседы, — и всё время вынужден идти наперекор воле Господа. Он призывает их, а я, как какой-то бюрократ, останавливаю, и иных заворачиваю назад. Не всех, конечно, но достаточно, чтобы сломать весы греха и добродетели на Страшном суде…

Люк-Франц наслаждался такими минутами. Он не помнил точно, когда в последний раз так долго разговаривал с кем-то, тем более вот так — как равный с равным. Звуки неторопливо текущей речи Хаусхаллера очаровывали и вгоняли в какой-то сладостный ступор. В беседу Тернавски почти не вступал, да Кристоф и не требовал…

— … управление моими действиями тоже есть Божий Промысел. Тем только себя и успокаиваю. Кстати, знаешь что?

Люк-Франц отрицательно покачал головой.

— Ко мне поступают несколько, так сказать, категорий людей. Первая, самая распространенная — хронические пациенты во время обострения и более-менее здоровые люди с внезапно ухудшившимся состоянием. Вторая, тоже весьма многочисленная — жертвы несчастных случаев. К третьей я отношу самоубийц, коих не переношу, но тем более прилагаю все силы, чтобы помочь им выкарабкаться. Хочешь знать — к какой из трёх относишься ты?

— К какой? — Люк-Франц непроизвольно сглотнул слюну, внезапно наполнившую рот. Незаметно для себя доктор перешёл на «ты», вот только хорошо это или плохо?

— К третьей. Ты медленный самоубийца. Я могу если не принять, то хотя бы понять, какие мотивы движут девчонкой, поссорившейся с парнем и наглотавшейся таблеток, но тебя я не понимаю совсем. Что заставляет тебя, Люк, убивать себя? Ты сам понимаешь?

Франц только развел руками. Он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Открыл рот и закрыл. Потом уставился в одеяло, которым были укрыты его ноги.

— Может, если тебе совсем уже невтерпёж, будет честнее по отношению к себе сойти с обочины на оживлённой магистрали? Я не подталкиваю тебя к краю, я только прошу быть честным с собою и с другими.

Повисла тяжёлая пауза. Одинокая муха жужжа, с монотонной периодичностью ударялась в плафон, освещавший почти пустую палату интенсивной терапии. Внезапно Тернавски почувствовал себя сидящим в исповедальной. Только ответ он держал не перед священником, а перед Богом, решившим, что Люк-Франц ещё не испил свою чашу до дна. Чуть ли не с мольбою он посмотрел на Хаусхаллера.

— Что мне делать? Как?

— Ничего нового. Если ты всё же считаешь себя способным прекратить, я могу посодействовать. Мой коллега, главврач одной частной реабилитационной клиники, собирает материал для научной работы по процессам восстановления нарко- и алкоголезависимых и их последующей социальной адаптации. Думаю, он будет не против, чтобы ты прошёл курс лечения в его клинике. Только и тебе придётся делать то, что он говорит: рассказывать о своих ощущениях, мыслях и снах. А потом, когда покинешь больницу и станешь устраивать свою жизнь, ты должен какое-то время выходить с доктором Янсом на контакт. Всё то же самое: вопросы и ответы. Это то, что я могу тебе предложить. Ну?