В бакалее семьи Ли ничего не изменилось.

Коробки, жестянки, мешки. Перец, соль, сахар. Мука, крупа, кофе. Бутыли с маслом. Ящики с сушкой. Вечерние сумерки, забираясь в окна и растекаясь по лавке, подтвердили бы и на суде под присягой: товар остался прежним. Керосиновая лампа на прилавке, светильники в виде бумажных фонарей, подвешенных к потолку – Рут помнит это по своему первому визиту в бакалею. Единственная разница заключается в том, что сейчас в лампе и фонарях пляшут язычки пламени.

– Закрываться, – уведомляет Рут мистер Ли.

Он изучает какие-то деловые записи, держа листок бумаги близко к лампе и тычась в него носом. Мистер Ли близорук, но очков не носит: наверное, экономит деньги. Рут на зрение не жалуется, света ей тоже хватает, но прочесть, что написал бакалейщик, она не смогла бы даже под угрозой повешенья.

Столбцы иероглифов; китайская грамота.

– Закрываться, да. Вас обслужи, мэм. Вас обслужи в любой время.

Он улыбается, показывая зубы кролика. Кажется, под верхнюю губу мистера Ли засунули ватный валик.

– Заходить. Не стоять на порог.

Рут шагает в лавку. Взгляд ее, хочет того Рут или нет, неизменно возврается к алтарю девяти миров – чертовым весам, над которыми еще недавно колдовал горбатый тесть бакалейщика. Весы выглядят холодными, покинутыми. В чашках не горит огонь, пепел и золу тщательно вычистили. Древесный порошок тоже убрали. Если бы Рут не видела, как дым, искры и огонь поднимались вверх, от чашки к чашке, она бы сейчас не обратила на алтарь никакого внимания.

Китайская грамота; китайские весы.

– Что покупай, мэм?

– Ничего. Хочу поговорить.

– С дикий китаёза? Такой образованный мэм? Я удивляй.

– Пастор дал мне совет расспросить вас. Он предупредил, что вы вряд ли станете откровенничать. Пастор… Я не знаю, как его зовут.

– У-сен.

– Что?

Бакалейщик откладывает записи:

– У-сен, воин-монах. Мы зовем его так. В нем живет Ву-Дао: божество пяти дорог, заклинатель демонов. Белое лицо, острый меч. Значит, это он послал вас к нам?

– Да.