Маттиас начал обнюхивать Бориса:

— Он пахнет, как труп недельной давности.

Значит, я не ошибся, уловив этот запах среди краски и растений, которые ведьма успела сюда натаскать.

— Пульс зашкаливает даже для берсеркера. Двести тридцать ударов.

Еще немного, и сердце не выдержит. Сколько оно может работать на такой скорости? На пределе берсеркер может продержаться долго, но не вечность.

Я пощупал лоб Бориса. Ледяной.

— Звони нашим врачам. Нужно разобраться, что с ним.

Радван отпустил запястье Бориса, на котором мерил пульс, и встал на ноги, вынимая телефон. Рукав пиджака немного задрался, обнажая посеревшую кожу, покрытую странными пятнами.

Я кивнул Маттиасу:

— Приподними его. Нужно снять пиджак.

— Давай.

Пока Маттиас держал Бориса, мне удалось стащить с него пиджак. Часть руки Бориса покрывали темно-серые пятна, которые начинались чуть выше запястья и тянулись до локтя.

— Уже едут. Что это? — Радван снова опустился на колени и склонился над Борисом, нюхая его руку. — Не могу понять… Его кожа разлагается, но… Нет, не понимаю.

Я коснулся одного из пятен. Шершавое и плотное. Тонкая корочка тут же отпала. Под ней оказалось влажное от сукровицы алое «мясо».

— Он гниет. — Я тоже принюхался. — Гниет заживо.

Маттиас тоже потрогал серые пятна:

— Но так не происходит… И почему он не восстанавливается? Все раны должны зажить.

— Но не те, которые получены от ведьмы. — Я посмотрел на Радвана: — Вы встречали какую-нибудь ведьму сегодня?

— Нет. Только Лилю. Хотя мы и с ней сегодня не виделись. Да и как бы она… нас..?

— Бля-я-дь… Не знаю! Как она вас или не вас. Ты врачей вызвал?