Сказал: о, мать, будь милосердна, нас всех спаси и защити!
Эйтлинн вздрогнула и разжала пальцы. Еще секунду ее взгляд рассеянно блуждал, а брови напряженно хмурились, вспоминая. А потом…
Что произошло потом и случилось все это на самом деле или лишь привиделось ему в новом приступе помешательства — Киэнн так и не понял. Зрачки Эйтлинн внезапно расширились так, что скрыли за собой не только радужки, но и белки глаз, нежно-лавандовый цвет ее щек сделался грязно-серым, тело напряглось, точно внутри у нее взвели курок… Она обернулась, уже зная, что увидит. Потом он долго не мог понять, почему знал, что она знает. Она не произнесла ни звука, но он слышал, как вопит и воет что-то внутри нее. А потом облако ее смоляных, влажных волос взметнулось ввысь, и теряющее очертание тело устремилось вслед за ними. Чернильное пятно под потолком собралось в чудовищное, сверкающе-черное лезвие, так похожее на тот самый обсидиановый кинжал, который он видел в своих кошмарах, и рухнуло прямо на голову остервенело раскачивающейся в такт собственному прерывистому вою Аинэке.
И отточенное орудие жреца Уицилопочтли с ликом колибри на рукояти вошло точно в темечко и раскололо тонкую фигурку безумной королевы наискось, как щепку.
«Нет! — хотелось кричать Киэнну. — Нет, Этти, нет! Не так!»
Но язык не слушался. Да и какое это уже имело значение…
Глава 39. Укрой меня сумраком
Глава 39. Укрой меня сумраком
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем сознание его окончательно прояснилось. Густые драпированные шторы королевской опочивальни были по-прежнему наглухо задернуты, но налитые до краев магическим пламенем лампы-орхидеи продолжали сочиться разбавленным вишневым вином света. Этта бессмысленно баюкала на руках безвольно обмякшее, точно кукольное, тельце желтоволосого мальчика. Мертвое тельце. И тонкий, скомканный шелк ковров, шитых золотыми нитями, и розовый кварц мозаик на полу были мокрыми от крови. Скользкими, тяжелыми, липкими. Смрад массового безумия развеялся, но вкушать его плоды было несладко. Новым Эдипом, вырвавшим собственные глаза, оказался никто другой, как Нёлди. Отломанные пальцы принадлежали лепрекону О’Лану, чудом выжившему после взрыва ранее. Магистр Эрме, похоже, все это время самозабвенно предавался самобичеванию: под лохмотьями разорванной в клочья одежды, теперь уже не изумрудной, а грязно-бурой, проступали свежие багровые рубцы.
Над гладко рассеченным наискось (ему не привиделось?) телом Аинэке уже медленно блуждали серебристые искры, отрывая от него сизые клочья тумана. Что теперь?