— И как же… ты их отвлечёшь?

— Ну что ты за приставучий тип, Цинта! Придумаю как! Но смотри, что бы ни происходило, даже самое безумное, не вмешивайся, твоё дело — побег. Вот, держи, — Альберт протянул ему кинжал, — если кто вздумает встать у вас на пути, не мешкай и, главное, не буди свою совесть.

— Охохошечки! Владычица степей! Я на такое не соглашался! — вздохнул Цинта в отчаянии.

— Ты предпочитаешь ещё раз получить кинжал в грудь или отведать змеиного яда? — Альберт прищурился. — Ты же понимаешь, что для угрызений совести у нас нет ни времени, ни выбора? Настрадаешься после. Напишешь десять писем Учителю и свалишь всё на меня.

— А ты куда опять собрался? — с тревогой спросил Цинта, глядя, как Альберт снова пристёгивает баритту.

— Пропустить с дядей Тибором пару стаканчиков — у меня сегодня был очень тяжёлый день.

Цинта взял бутылку, встряхнул тёмную жидкость, вытащил пробку и осторожно понюхав, произнёс:

— Не так давно, мой князь, тебя собирались убить, а меня едва не убили, и нас собираются убить снова! И теперь я чуть живой должен выпить какое-то ашуманское зелье, выкрасть невесту будущего верховного джарта и бежать ночью в квартал жутких колдунов, куда в здравом уме и днём бы не зашёл, а у тебя улыбка до ушей, будто так и надо! Интересно знать, а чему ты так рад?

— Чему я рад? — улыбнулся Альберт.

— Хотя… можешь не отвечать, я понял… понял. Ты же добился своего, твоё желание исполнилось… Amantes sunt amentes![9]

— Сдаётся мне, Цинта, что я дал тебе не тот учебник, и ты теперь учишь всякие глупости. Или ты считаешь любовь болезнью? — усмехнулся Альберт.

— Уж твою любовь точно, мой князь.

* * *

Вездесущая Хейда, перетряхнула всё в комнате, даже вещи в шкафу Иррис, заглянула за кресла и портьеры и расставила охрану за дверью и у окна. Что она искала — непонятно, но было видно, что играть роль тюремщика ей доставляло удовольствие.

Иррис было всё равно. После того, как её увели из Красного зала, чувство облегчения, которое она испытывала, рассказав всё Себастьяну, стало сменяться глухим отчаяньем, и к вечеру её будущее стало казаться совсем беспросветным. Она поняла, что произошло за обедом. Что это была, какая-то магия, вся эта эйфория, ощущение того, что она выбралась из паутины и чувство свободы, всё это было слишком кратковременным. А дальше пришло похмелье. Она осознала, что её тайна — больше не тайна, и что эту тайну кто-то заставил её выдать. Достаточно было одного взгляда на Гасьярда, чтобы увидеть — он всё понял. И паутина вокруг неё стала лишь крепче.

А то, что произошло на совете, навеяло мысли о том, что лучше бы ей было погибнуть на озере или от яда, только бы не слышать всего того, что говорила Милена. Если раньше Иррис думала, что положение у неё безвыходное, то теперь она поняла, что это означает на самом деле. По сути — она теперь в тюрьме, и у неё нет права на то, чтобы распоряжаться собственной жизнью, не говоря уже о свободе. Гасьярд обманул её. Он и Салавар заставили её подписать соглашение, и теперь она в ловушке.