— Какая разница как! — прервал его Шорох. — Справился бы. А нет так и нет. — Он замолчал на мгновенье. — Почему я до сих пор жив, не понимаю.

— Ты уже сказал слова договора?

— Нет. Я же не был в храме.

Стриж отставил горшочек с остро пахнущей смесью, подошел к брату, сел рядом.

— Я тебе не рассказывал… Не перебивай! — велел он, видя, что Шорох собирается возмутиться. — Помнишь: «Раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих»? Так вот. Я не говорил этих слов. Я сказал «слуга». Если не боишься спорить с ним, попробуй. Но сам знаешь, это опасно.

— А служить ему безопасно, ага. Ткачи — самая мирная работа, — ухмыльнулся Шорох и тут же посерьезнел. — Мы и так нарушили сто правил. Еще одно ничего не изменит. Что-то мне уже не хочется проходить Посвящение. Шис. Пойти, что ли, в пекари?

— В трубочисты.

— А ты умеешь печь хлеб? И буши? — послышался звонкий голосок от двери.

Братья вздрогнули и обернулись. На пороге стояла, теребя фартук и сияя любопытными глазками, малышка Лея.

— А зачем тебе краски? А мне можно порисовать? Пожалуйста!

— Лея! Куда тебя понесло! Простите, светлые шеры, не уследила! Мы не будем вам мешать, правда! — затараторила запыхавшаяся Кончита, хватая сестренку за плечо и оттаскивая прочь. — Пойдем же, Лей!

— Чита! — возмущенно пискнула кроха. — Я хочу рисовать!

— Подожди, Кончита, — остановил ее Стриж и присел на корточки напротив малышки. — Любишь рисовать?

— Люблю! Только мама не покупает красок, а угольком не так красиво. Но я нарисовала стрекозу и солнышко, и рыбу. А ты мне дашь немножко краски? Вот этой, синей? У тебя же много!

— Конечно дам. Разве можно отказать такой милой девочке? И кисточку тоже дам. Только на чем ты будешь рисовать?

— А… на стене, она белая? — Поймав укоризненный взгляд сестры, она поправилась: — Я раскрашу свой горшочек для каши, мне папа подарил, это мой горшочек!

— Вот и хорошо. Держи. — Стриж выложил на край стола киноварь, белила и кисть. — Эти краски готовы, а охра еще нет.

— Почему? Что ты с ней делаешь?

— Колдую!

Черные глазки расширились от восторга и любопытства.