Все это было очень приятно слышать. А тут Еган принес перины, стал показывать их кавалеру:

— Не чета тем, что в Рютте у нас были. Ну, хоть без клопов, и то ладно.

Все было вроде хорошо, но не давали ему покоя беглый поп и пропавшее золото. Не давали, и все! Думал о попе Волков все время: И когда с ротмистром беседовал и когда завтракал. И сейчас глядел на перины, слушал слугу в пол-уха, а думал об отце Семионе. А Еган бубнил, что-то, как всегда, пока кавалер его не перебил:

— Агнес мне позови.

— Агнес?

— Да.

— С шаром? — понизив голос, уточнил Еган.

— Да.

— Попа искать думаете?

— Молчи, не дай Бог сболтнешь где.

— Я — могила, — заверил слуга.

— Будешь — могила, но сначала на дыбе повисишь, на дыбе, да с кнутом, да с каленым железом, коли попы про шар узнают.

— Могила! — повторил Еган и для убедительности осенил себя святым знамением.

Он бы ее не узнал, если бы не платье. Агнес была серая, как будто работала днями и ночами, блеклая, хмурая. Волосы сальные, про гребень забывшие. И платье в пятнах. Поздоровалась сухо, села на только что уложенную перину, скинула туфли:

— Принесла я стекло, чего знать желаете?

— Я смотрю, ты каждый день в шар таращилась, ты себя видела? — недовольно говорил Волков.

— А чего мне себя смотреть?

— Выглядишь как будто тебе лет тридцать. Как ты к кавалеру фон Пиллену за стол садилась, меня грязью своей позорила.

— А я и не садилась, Хильда ему сказала, что хвораю я, мне еду в палатку носили, — с заметным безразличием говорила девушка. — Ну, так, что раздеваться мне?