-- То есть, если люди однажды изобретут приспособления для полета, -- сказал Ворон, -- тогда они смогут полететь в небо. Посмотреть на звезды.

-- Да! -- воскликнул Леарза: Бел-Хаддат неожиданно попал в точку. Этот вопрос занимал его самого очень долгое время. Он часто смотрел в небо по ночам и думал, что когда-нибудь люди смогут подняться туда и посмотреть, что там. Узнают наверняка, из чего там все сделано. Он мечтал быть тем, кто полетит туда, хоть и знал, что вряд ли это сбудется в его время.

-- Так ты хочешь посмотреть на звезды, -- негромко сказал Бел-Хаддат.

-- Сильнее всего на свете, -- признался Леарза. -- Пока не началось... это все, я собирался как-нибудь сделать шар побольше и попробовать взлететь на нем.

-- Не страшно тебе было?

-- Почему мне должно было быть страшно?

-- А если бы шар начал падать с большой высоты?

-- ...Я как-то не подумал, -- Леарза опустил голову. -- Н-не знаю, я обычно не вспоминаю... о таких вещах. А потом у меня в руках опять взрывается какая-нибудь смесь, и я остаюсь без бровей.

-- Смелый, значит?

-- Нет. Я... я просто дурак, -- признался китаб. -- Знаешь, на самом деле я думаю... что это ты смелый. А я всего лишь трус.

-- С чего ты взял? -- хмыкнул Бел-Хаддат.

-- Тогда... в тот раз, на перевале, -- тихо сказал он, -- ты взял на себя большую ответственность. Я бы никогда не смог взять на себя такой груз. Я много думал об этом... я просто испугался. Я... плохой человек, хуже тебя. Я смотрел ей в глаза и думал только о том, что мне страшно. И ни о чем больше...

Бел-Хаддат резко поднялся на ноги; Леарза не посмотрел на него, остался сидеть, сгорбившись, на краю террасы.

-- Ты не трус, -- сказал Ворон. -- И не плохой человек. Ты честный человек, Леарза. Это многого стоит.

Он сказал это и ушел, растаял в темноте. Леарза еще долго сидел в одиночестве, глядя в ночь. Он не плакал; он ни разу не плакал после Ирк Эль Амара, но в его серых глазах медленно кружились невидимые снежинки.

***

Глубокая ночь давно окутала собой сабаин Умайяд, но в зале трактира все еще было не пусто. Одиноко горела свеча на одном из столиков, и свет мерцал в глазурованном графине, в мутно-белом содержимом пиалы, в ее глазах. Она не помнила, сколько выпила. Возможно, если бы Ханса не разбавлял ее арак водой, пока она не видела, она бы уже была в беспамятстве. Впрочем, ей сейчас ничего так хотелось, как беспамятства.

В последние дни Лейла хорохорилась, но и она понимала, что все уже потеряно. Какого только ее угораздило влюбиться в этого идиота?

В отражении в графине мелькнула чужая рука, которая шустро выхватила пиалу у нее из-под носа, и Лейла не успела ничего сделать. Девушка сердито вскинула лохматую голову; позади нее стоял Ханса, который с невозмутимым видом опрокинул содержимое пиалы себе в рот.