-- Он так все утро уж болтает, -- добродушно отозвался кузнец. -- Мне кажется, разговаривает со своим господином, темным богом. Лучше пусть побудет так немного, чем разболтает что-нибудь этакое. Вряд ли темный бог сможет с ним общаться, когда тот без сознания!

-- Это жестоко как-то, -- неуверенно заметил Острон, но в душе, в общем-то, был согласен с Абу Кабилом.

А потом уж на Исана начало действовать снотворное, и большую часть времени он вовсе спал; на второй день они спокойно разговаривали, иногда поглядывая на дергающееся во сне лицо безумца.

-- По сути, он сейчас такой беспомощный, -- пробормотал Острон как-то под вечер, когда уже до смены караула оставалось недолго. -- Слушай, мне вот интересно, а он нам доверяет? Наверное, да, разве он позволил бы с собой такое делать?..

-- Он рассуждает логически, -- рассмеялся Абу Кабил. -- Зная, что мы -- олицетворение добра и все такое, главные защитники всего светлого и хорошего, он легко может предположить, что никто из нас никогда не поднимет на него руку. Хотя я уверен, вот конкретно сейчас он нам не доверяет ни на грош и, мало того, мечтает нас убить!

Острон покачал головой.

Вскоре пришли и ночные караульные: Бел-Хаддат и Ханса. Ворон, как всегда, был угрюм и едва ли парой слов обменялся с ними, а Ханса немного поболтал с Остроном, рассказал, что буквально час назад в город пробился большой отряд вооруженных людей, и оказалось, что это бывшие разбойники: даже они решили, что в такое время лучше воевать с одержимыми, и вот сейчас приносят присягу Муджаледу.

-- Надо только, чтоб потом Исан проверил их, -- чуть обеспокоился Острон. -- На всякий случай, вдруг...

-- Да не волнуйся, их уже с десяток ветеранов Эль Хайрана поприветствовало.

Острон и Абу, переговариваясь, пошли к себе; Ханса остался, по сути, наедине с Бел-Хаддатом: Исана вряд ли можно было принимать в расчет. Молодой марбуд всегда как-то неуверенно себя чувствовал рядом с этим молчаливым человеком, хоть и в последнее время Острон будто немного начал доверять ему, и потому в первую же ночь, когда они несли караул, Ханса настороженно молчал. Тахта, на которой лежал Исан, стояла посреди комнаты, и Бел-Хаддат с равнодушным видом, точно как и вчера, устроился на подушке между ней и окном, и Ханса знал уже, что он будет сидеть в полной боевой готовности всю ночь, будто связанный по рукам и ногам безумец, которого заставили принять лошадиную дозу снотворного снадобья, вдруг вскочит и попытается выпрыгнуть в окно.

Не желая уступать ему, Ханса и сам уселся в прямой, настороженной позе, потом, правда, обнаружил, что позабыл свою шашку в комнате, и ругнулся про себя. Конечно, он все равно не видел особого смысла носить при себе оружие и днем, и ночью, но так делали все остальные, и Ханса старался от них не отставать. ...Ну ладно, случись что -- он и голыми руками белоглазого скрутит, Бел-Хаддат и глазом не успеет моргнуть.