Точно не возьмусь сказать сколько я просидела в кабинете Райдэка, поглощенная чтением, поскольку совершенно выпала из времени и пространства.

Уловив за дверью звук чьих-то шагов, я вскочила на ноги, желая скрыть от нежданного посетителя то, что отняло у меня столько времени. Тело мое одним усилием мысли с какой-то нереальной скоростью переместилось из одного конца комнаты в другой, и руки за сотые доли секунды водрузили все изъятые мною дощечки на полку.

Я так и стояла — сначала потерянно переводя взгляд с кресла на шкаф, возле которого оказалась, а потом на свои руки, плохо понимая, что это сейчас произошло, когда из-за открывшейся двери показалось красивое личико Актэи, и девушка смущенно пробормотала на проктэррианском:

— Простите, госпожа Агни, что побеспокоила вас…

— Все хорошо, Актэя. Я уже собиралась выходить и сама тебя найти.

Чистые и наивные глаза девушки широко распахнулись, став похожими на голубые озера, губы сложились так, словно с них вот-вот готов был сорваться вопрос, и прежде чем она его задала, я сообразила, что обратилась к ней на ее родном языке.

Лакс, это как вообще?

— Вы говорите на проктэррианском? — недоверчиво уточнила Актэя, еще вчера видевшая, что я двух слов связать не могу.

— Плохо говорю, — радушно осклабилась я, решив, что на самом деле понятия не имею, насколько хорошо мой мозг усвоил незнакомый язык. — Пытаюсь выучить и Торну сюрприз сделать. Поможешь?

Я добавила в голос жалобно-просительных ноток, а для пущей убедительности еще и посмотрела на девушку, как бездомный кот на продавца, стоящего за прилавком с мясом.

Во всем облике Актэи читалось явное недопонимание ситуации, но, во-первых, она явно не могла в чем-либо отказать тар дэ Райдэка, а во-вторых, в силу своего мягкого характера и чистоты души, вообще была не склонна отказывать тем, кто просил у нее помощи.

— Конечно, только не уверена в том, что я хороший учитель… — после короткой паузы согласилась она. — Я никогда не пробовала себя в этой области.

— А в какой пробовала? — мгновенно уцепившись за оброненную фразу, поинтересовалась у девушки.

Смущенный румянец проступил под ее тонкой кожей, но ответила она, как мне показалось, с гордостью:

— Я художница.

Единственным художником, которого я знала лично, был Стэн, но его картины, нарисованные на бетонной стене пулями любого калибра, больше пугали, чем радовали глаз выверенностью расставленных акцентов. Страшно было представить, что с такой же профессиональной точностью один из патронов играючи пройдет между твоих глаз, и ты даже понять не успеешь, в какой момент твои мозги станут недостающим красным оттенком на серо-черном полотне хладнокровного импрессиониста. Я вдруг подумала: а чтобы Гвоздь мне сказал, если бы я однажды подарила ему краски и кисть?