— Сейчас… Подожди. Я сейчас, маленькая моя… — бормотал он, ударяясь о стены, словно хотел раздвинуть их спиной и плечами.

Только мне ничего больше уже было не нужно. Отлепить меня от любимого мужчины можно было, только убив.

Полка с его койкой двинулась вперед, на освобожденное пространство, превращаясь в большую кровать, на которую он рухнул вместе со мной как подкошенный, смягчая своим телом наше падение.

От голосового приказа Стэна резко погас свет, и в возбужденной темноте губ моих коснулись его губы, купая меня в ливне поцелуев со вкусом счастья.

Господи, каким же восхитительно нежным был этот огромный мужчина. Мое лицо тонуло в его больших ладонях, пылало от бережности его прикосновений, и он рисовал своими поцелуями мой портрет: губы, лоб, глаза, нос, щеки и снова губы… Так упоительно сладко, так томительно горячо.

Жаркими мотыльками в голове носились шальные мысли, пьяное счастье билось в груди тысячью сердец, и я распускалась весенним цветком в руках Просто Бога, сбрасывала с себя защитную броню, превращалась в самую обычную женщину — слабую, ранимую, желанную, необходимую этому мужчине как воздух и свет.

Я это чувствовала — кожей, пульсацией вен, всеми органами чувств и моей раскрытой для него нараспашку душой.

Никогда и никого мне не хотелось обнимать с такой сентиментальной мягкостью: трогать пальцами лицо мужчины, вновь и вновь колоть их подушечки жесткой щетиной, испытывая от этого экстатическое блаженство, как от какого-то священного ритуала. Ничто не раздражало и не пугало меня в Стэнфорде. Мне казалось, что он весь — одно сплошное достоинство, от больших мозолистых рук до обезоруживающей своей искренностью улыбки.

Мой. Сегодня этот мужчина был только моим. И я отпустила себя, позволяя делать такие вещи…

Я понятия не имела, что на такое способна. Просто все в Стэне, к чему бы я ни прикасалась, было мне родным. Каждый миллиметр тела, каждый волосок и каждый вздох. Он был моим сердцебиением, моим воздухом, моей жизнью, той самой необъяснимой необходимостью стать частью его самого. И мне хотелось пробраться в его мысли, прорасти под кожу, заструиться кровью по его венам, жить в его голове и сердце. Вечно.

Сквозь небольшое окно иллюминатора каюты пробился свет от включенных на базе прожекторов, вспоров пространство комнаты рассеянным пучком света. Время остановилось. И в мягком застывшем полумраке остались только музыка вздохов и поцелуев, танец наших теней на стенах и потолке, скольжение рук и тел, жадно познающих друг друга, и пульс, опережающий наше дыхание.