– Нет.

– Ты проверил?

– Нет. Да. Все разбились. И они бы все равно не спасли тебе руку.

– Ерунда, сильнее пульт уже не нагреется! Максимум, что меня ждет, – еще несколько пузырей.

– Слушай, может, тебе просто нравится запах горелой плоти? – впрочем, синтетик возражал по инерции. Джур порою называл его «глумквизитор». Красные сколопендры с Фарадума не шли ни в какое сравнение с июльскими тварями, но уступить Самине без того, чтобы довести ее до ручки, было не спортивно.

– Эйден, да не пойду я к июльским сороконожкам! Ты что, не видишь, что они за чудища?

– Я не объективен к ним, знаешь. У меня неоднозначные отношения со сколопендрами.

– Хр-р-р, хорошо! Обещаю, если не справлюсь тут, пойдем к сороконожкам.

– Ладно, – робот наигрался. – Межзвездная конвенция запретила пытки. Так хоть одним глазком полюбуюсь.

Не говоря больше ни слова, Эйден отошел от двери к дальней стене лифта и прислонился к холодному камню. Он наблюдал отстраненно, как Самина провела здоровой ладонью по остывшей панели. Сенсор потеплел, дверь хрустнула многоножкой и закрылась как следует. Двое остались в инфернальном свете галактик. Самина занесла над полусферой обожженную руку, передумала и сменила на здоровую, чтобы затем передумать снова.

– Эй… – она сама не знала, почему так сократила имя. Язык не слушался. – Ты не мог бы… придержать мою руку на сенсоре, пока мы не поднимемся? Если надо, можешь, не знаю… дать по голове, чтобы не кричала. Или заткнуть мне рот.

Она просила, но все же надеялась, что робот возразит, опять назовет ее сумасшедшей. Или разыграет удивление. А он просто кивнул и оторвался от стены. Девушка оцепенела и успела передумать, но робот взял ее за руку, какую выбрал для жертвы подъемнику. Электризованный воздух кололся и не давался вдоху: андроид становился болезненно, аномально ближе. Так близко, что столкнул ее с шершавой стеной и накрыл ее губы своими.

В неравном поединке разума и природы машина чутко манипулировала первобытными инстинктами. Вселенную Самины поглотил уверенный и острый поцелуй мужчины, который точно знал, – как. Отмирала воля самых стойких. Но ее ответ был так искренен, что выпорхнул один рваный выдох, и поцелуй изменился. Эволюционировал, уже неподконтрольный искусственному интеллекту.

Из методичного и древнего он стал живым. Синтетик нарушил свой же сценарий: ослабил влияние и прижимал теперь не к стене, а к себе, освободив тот нежный эгоизм, когда целовать «для себя» – на самом деле лучше для обоих. Все задрожало, потеряло структуру, смешалось в наркотическом эфире: крупинки драгоценного турмалина на ресницах и языке, темные потеки на шее, смазанные ладонями, бледные пальцы в пыльных волосах. Вместе дрогнули на секунду веки, приоткрылся навстречу желтым – зеленый. На радужке Эйдена горели отблески комариков. Страшно. Горячо. Больн…