Трижды три сотни воинов было вчера — ровно горел в них свет, не мигая, дыханье их было теплым, а очи быстрыми: трижды трех сотен более нет, ибо сегодня соратники наши лежат в земляных чертогах, хладны они, и друзья их не могут им больше сопутствовать.

Трижды три сотни воинов, смелых в бою, в сражении быстрых, то­варищей стойких в пламени битвы, — трижды три сотни нас было и нет больше, ибо каркает ворон над полем, что горе засеяло и жены по­лили слезами.

Иисус Милосердный, Преславный, Чье имя — Свет и Жизнь, будь светом и жизнью павшим Твоим рабам. Ты, прощающий с радостью, прости им, не помяни их грехов, но вспомяни: когда их призвали на за­щиту родной страны, они забыли себя, преисполнились отваги и устре­мились в бой, зная, что ждет их гибель.

Внемли молитве моей, Господи Иисусе, собери друзей наших в чер­тоге Своем, всели их в райский покой, и не будет у Тебя товарищей лучше.

На следующий день Верховный король снял лагерь и поскакал в Лондон, где венчался на царство его отец и где ему самому вскорости предстояло короноваться. Мы с Пеллеасом отправились на запад в Дивед искать епископа Давида. Мне хотелось, чтобы восшествие Аврелия на престол благословил сам Давид, если он впрямь так кре­пок, как уверял Пеллеас, и способен выдержать странствие.

В Лондоне был свой епископ, некий Урбан, о котором отзывались как о ревностном, хотя и несколько честолюбивом молодом священ­нослужителе. Я ничего против него не имел, но рассудил, что присут­ствие Давида укрепит связь Аврелия с западными правителями. Кроме того, я не успел повидать доброго священника после возвраще­ния из Калиддона, и это тяготило. Теперь, когда появилось время для себя, меня снова неудержимо потянуло к нему.

Мы с Пеллеасом ехали через луга и холмы, и казалось, что вчера рассеялась долго лежавшая на них черная тень, словно коршун покру­жил и улетел прочь. Повсюду пахарь дышал свободнее, купец без 60- язни пускался в путь, нас радушно встречали в селениях, ворота и две­

ри стояли распахнутыми, а ведь весть о разгроме саксов еще не успела распространиться. Откуда же люди знали?

Полагаю, те, кто живет близко к земле, чувствуют такое нутром; они ощущают перемены в людской удаче, как улавливают малейшие изменения погоды. Они видят алые облака на закате и знают, что утром пойдет дождь; потянув носом воздух, объявляют, что ночью подморозит. Они воспринимают слабые колебания эфира, которые, словно круги по воде, разбегаются от судьбоносных событий. Вот по­чему они без слов знали, что страшиться больше не надо.

Да, они знали и тем не менее с радостью внимали вестям о битве. Я знал: мой рассказ они будут повторять изо дня в день, покуда каждый — от годовалого младенца до согбенного старца — не затвердит его на­зубок и не сможет повторить слово в слово, как он вышел из моих уст.