— А по-твоему?

— Мясо истлеет, останутся кости.

— Верно. — Он еще раз куснул яблоко. — Зачем задавать вопросы, если знаешь ответ?

— Я не о том, — продолжал Талиесин, кусая яблоко, — я про то, что будет, когда не станет мяса?

— Кости соберут, отнесут в подземный склеп, где они будут покоиться вместе с костями прежде отошедших братьев.

— Однако птицы и звери будут тревожить тело.

Хафган чуть качнул головой.

— Нет, малыш, они не войдут в священное кольцо. Кроме того, плоть есть плоть; если она насытит кого из попутчиков, то лишь исполнит одно из своих назначений.

Талиесин обдумал услышанное, последний раз куснул яблоко и бросил огрызок в костер.

— Носилки плыли по воздуху. Когда ты говорил на тайном наречии — это было колдовство?

Снова друид покачал головой.

— Я просто призвал Древних свидетельствовать о деяниях нашего брата и пропустить его невозбранно. Тело же стало легким… — он повел ладонью вверх, — …ибо ничто уже не связывало его с землей и не тянуло вниз.

Мальчик смотрел на огонь, глаза его сияли.

— Увидим ли мы его снова?

— В этом мире — нет. В Ином — возможно. Душа живет вечно — и до, и после рождения. В этом мире мы лишь недолгие гости, Талиесин, и вряд ли он остается в памяти — ведь не помним же мы прежнюю жизнь.

— А хотелось бы, — объявил Талиесин.

— Может, ты и вспомнишь, — спокойно сказал Хафган, глядя в огонь проницательными серыми глазами и в то же время исподволь наблюдая за Талиесином. В дрожащем свете лицо мальчика казалось необычным — уже не детским, не молодым и не старым. Оно было как бы без возраста: лицо юного божества, бессмертного, на которого не в силах посягнуть время.

Обняв колени, Талиесин принялся раскачиваться взад-вперед. Он заговорил, не отрывая глаза от пламени:

— Много сменил я обличий, прежде чем мне родиться.

Солнечным бликом на листьях, звездным лучиком слабым, огнем на пастушеском жезле.