— И всё? — удивлённо спросил мальчик. — Катастрофы не будет?

Баюн запрыгнул на лежак и принялся возвращать своей шерсти приличный вид.

— А что случилось то? Кто разогнал тучу?

— Соловей–разбойник, — Ванюшка разгладил полы длинной рубашки, скромно потупив взгляд. — Был у него должок один передо мной. Вот ты скажешь, как же так? Но вот так бывает, что маленький кикимор однажды может спасти и самого Соловья–разбойника…

— Он в три восьмом что ль? — вдруг встрял в разговор Баюн. — Давненько я его не видел.

— В три восьмом, — кивнул Ванюшка. — Здесь же постоянно обозы с товарами снуют. А охрана никакая. Купищенцы не хотят тратиться на такие мелочи. Вот он тут и промышляет. Хотя сильно не наглеет. Давно говорю ему, пора бросать это дело. Но разве ж его урезонишь?

— А как ты его спас? — поинтересовался Петька.

— Да презабавная история, — улыбнулся кикимор. — Жил я ещё в своей лужице, как ты понимаешь. Неделя тогда выдалась жаркой, засушливой. Стала лужица то моя высыхать. Мальки заметались, головастики сбились в кучку, где поглубже. Я их веточками прикрыл, стало быть, чтобы тень им была. А сам думаю, надо же что–то делать. А ну как пересохнет лужа моя совсем, погибнут малыши. Какой же я тогда кикимор, если лужу даже не сберёг? Согласен?

— Ну…

— Вот и я про что. Решил я отправиться к водяному на озеро Корявое, попросить воды да помощи. Пришёл я к нему, а он говорит, что у самого беда с этой засухой проклятущей. Но водицы мне склянку дал зачарованной.

— Склянку? Но это же мало, — удивился мальчик.

— Так я же говорю, зачарованной. Водяной, как–никак, дал. Капнешь из склянки водицы то, глядишь, а её и вовсе не капля. Знамо дело, кикимору вещь такая незаменима в хозяйстве. Иду я, значит, домой по лесу, довольный дюже, и тут слышу грохот в небе. Аккурат надо мной. Я в кусты то спрятался и затаился. Сижу и дохнуть боюсь. Но ухо держу востро. А грохот то снова, только ниже, а потом и в свист какой–то перешёл. Захрустели ветки, зашуршала листва, закричали птицы в испуге. Ну, думаю, погибнет без меня моя лужа, не спасу я малышей. А тут идёт мимо моего укрытия богатырь огромный, рычит, деревья ломает. Отошёл маленько, рухнул на полянке без сил. И лежит, притих. А мне ведь интересно стало, что да как. Шевельнулся я разок, другой, да юркнул к полянке то. Дышит — не дышит? Живой — не живой? А подойти то ближе, ох, как боязно! А он глаз один открыл, да как рокотнёт: «Пииииить!». Подскочил я в воздух то с испуга, глаза вылупил, а сам и слова молвить боюсь. А он знамо своё повторяет: «Пииииить!». Достал я склянку от водяного, хотел дать ему глотнуть, но вовремя спохватился — захлебнётся болезный. Капнул я тогда рядом с ним, тут же раскинулась лужа не меньше моей в дождливую погоду. Припал к ней богатырь да враз выпил. Смотрит на меня в недобром прищуре, сверкает чёрными глазами. Я уж думал, что и зашибёт в благодарность. Пожалел уж, что не убёг вовремя. А он как прогремит: «Спасибо тебе, добрый… кто ты там?». Кикимор, говорю. «Спасибо тебе, добрый кикимор. Спас ты меня от смертушки верной, не оставил деток моих сиротами, а жену вдовой горемычной. Что ты хочешь в награду?». А что я могу хотеть в награду? Своё всё есть, а чужого и не надо. Вот и сошлись на том, что должен он мне будет. Дал мне свистульку вот, наказал дудеть ежели что. А я её в купели посеял, а лягушка вот одна и прихватила, понравился ей дюже. Ох, и пригодился бы мне он недавно!