— А это ещё что значит? — с подозрением спросил я, чувствуя скрытую угрозу.
— Это значит, что твоя лучшая надежда выгородить твою семью — это рассказать в суде правду, и облегчить мне работу. Если я проиграю в суде, то не могу ничего обещать относительно последствий, — с холодком произнесла она.
— Ты не можешь одержать победу в суде, — напомнил я ей.
— Могу, и одержу, — ответила она. — И если ты хочешь не вмешивать в это твоих детей, то лучше тебе делать по-моему.
— Ты не осмелишься их в это впутать, — прорычал я.
— Сядь, — отозвалась она, и сама села на скамью. — Позволь мне объяснить.
Я послушался, и она продолжила:
— Если мы проиграем в суде, то произойдёт несколько событий. Я уже устроила, чтобы детей, твоих и моих, не было поблизости — но если будешь противиться мне, то мне придётся изменить мои планы.
Гневно глядя на неё, я спросил:
— Ты что, мне угрожаешь?
— Я не угрожаю, Мордэкай, — гладко произнесла она. — Я выполняю обещания. Даже если мы проиграем в суде, я вытащу тебя отсюда — и я могу это сделать, не вовлекая твоих детей. Но если решишь отказаться сотрудничать, то всё станет гораздо труднее. Мне и так было нелегко убедить их не вмешиваться. Они до сих пор не сотворили никаких глупостей только потому, что доверяют мне. Если ты не будешь помогать, то я им об этом скажу. И тогда может случиться что угодно.
— Это — угроза, Роуз, даже если ты облекаешь её в изящную форму, — горько сказал я.
Она покачала головой:
— Нет, не угроза. Как я уже говорила, они мне доверяют. А доверяют они мне потому, что знают: я не буду им лгать. Если ты решишь, что моя помощь недостаточно хороша для тебя, то я сохраню их доверие, сказав им правду.
Дойдя до ручки, я уронил голову в ладони:
— Зачем ты так с собой поступаешь?
Она некоторое время молчала, но чуть погодя я ощутил, как она нащупала мою руку своей. Зная, что это неправильно, я взял её за руку. Она тихо спросила:
— Ты на меня злишься?
Я подумал об этом, и признался:
— Нет. Я злюсь на себя за то, что втянул тебя в это — за то, что не могу тебя защитить.