— По-хорошему не получится, — она покачала головой, ломая розовую глазурь. Крошки ее Милдред собирала пальцами, чтобы отправить в рот. — Задерживать не за что. Даже если фарфор из его дома… если подтвердится…

— Подтвердится.

И Милдред тоже это знала. Завтра в доме найдут тарелки, аналогичные тем, что стояли в запертой хижине. И серебряные канделябры. Свечи. Да и скатерть наверняка опознают. Только… этого мало.

— Вот и я думаю. Парня пытаются подставить.

Она тоже села на пол, потому что не желала смотреть на красную макушку Луки.

— Холодно.

— Ничего. Я тоже… привыкла.

— Часто приходилось?

— Иногда. Когда сама просилась. Сперва Боумен не слишком был мне рад. Потом понял, что и я могу приносить пользу.

Тьма оставалась снаружи. Полоснул по окну свет фар. И затих. Где-то вдали раздался выстрел, а потом и пьяный хохот.

— Ему интересны эти двое.

— Чучельнику?

Милдред кивнула. И пончик отложила. Есть не хотелось совершенно, а хотелось быть рядом, здесь и вправду холодно, а Лука теплый и пришел, чтобы теплом поделиться. Она взрослая. Она понимает, что тоже ему нравится.

— С девушкой проще. Он хотел сделать ей приятное.

— Голова на блюде — это приятно? — Лука приподнял бровь.

— Ты узко мыслишь.

Он хмыкнул.

— Ты видишь голову, а он… накрытый стол. Свечи. Это почти признание в любви. А голова — знак того, что Уна ныне свободна, что ей больше некого бояться.

— А она боялась?

— Думаю, да. Мне случалось говорить с жертвами насилия. Я пыталась просто понять, как они ищут жертв, и серийные убийцы, и те, кто не рискует убивать, но просто мучит годами, вытягивает жизнь, — она облизала пальцы. — Так вот, странно то, что эти женщины терпят. Они не пытаются убежать, не пытаются просить о помощи, они все уверены, что никто и ничто не способно защитить.