Он сбросил старомодного кроя длиннополый кафтан, подошел к шкафу и вынул оттуда простую льняную рубаху, шитую по вороту ирисами. В этой некоролевской одежде Экстер еще больше стал похож на юношу – и седые волосы не старили его. Бестия сглотнула.

– Наденешь кольчугу?

– Нет кольчуги, которая убережет меня от удара Ратника. И нет оружия, которым можно с ними сражаться, – он прошел к подоконнику, на котором лежал клинок – тот самый клинок, который он всего четыре месяца назад скрестил с Арктуросом Холдона.

– Даже это?

– Это не совсем оружие. Впрочем, может быть, мне придется и от него избавиться.

Он поместил клинок в ножны, какое-то время еще колебался, но Бестия сказала:

– Дай я, – и опоясала его мечом сама.

И потом какое-то время они молчали, глядя на серую радугу, которая неуклонно стремилась разделить небо пополам.

– Сегодня она станет прежней, – проговорил Мечтатель. – Навсегда. И солнце будет светить каждый день.

– Ты так уверен? – едва слышно переспросила Фелла.

– Я так решил, – и свет в его глазах подтвердил решение, но Бестию это только испугало.

– Экстер, – голос все равно задрожал, как она ни старалась, – скажи мне другое. Скажи мне, что останешься невредим… нет! Скажи мне, что просто останешься жив сегодня. Какой бы ни была радуга.

Свет в глазах Витязя потускнел, и взгляд его теперь уходил куда-то за спину Феллы.

– Мы в любом случае не разлучимся с тобой. Смерть – слишком тонкая грань для этого и слишком зыбкое понятие, чтобы…

– Чтобы что?! Экстер, – она вцепилась в рубаху на его груди, – меня не волнуют понятия, грани, случаи, скажи, что будешь жить! Ну, что ж ты молчишь…

Он взял ее лицо в свои ладони и после долгой паузы тихо и внятно произнес:

– Да. Я останусь жить.

Потом отвернулся и пошел к двери, оставив Феллу Бестию задыхаться от боли. Потому что Витязь Альтау только что солгал, глядя ей в глаза.

Совершенно при этом не умея лгать и не учитывая, что имеет дело с завучем собственной школы.

Витязь отправился на поле боя, эхо его шагов еще звучало в коридоре, а она сидела в его комнате и понимала, что он ушел, чтобы никогда не переступать больше этот порог. Что всё так и останется: брошенный небрежно кафтан, какие-то бумаги, в беспорядке разложенные тома по прошловедению, – а его здесь больше не будет. Только солнце, заглянув в это окно, будет приносить память о том, кто вскоре растворится в свете, достигнет лучшей участи из всех возможных.