– Сударь, – осмелев, подала голос читательница романов, – подслушивать нехорошо.

– Молчи, женщина! – окрысился Кантор, поскольку замечание было справедливым и, кроме примитивной ругани, на него нечего было ответить. – Не хватало еще, чтобы каждая халява моего прадедушки меня жить учила! А сплетничать – хорошо? Впредь поберегите ваши языки, если хотите и дальше ими пользоваться!

Не ахти как внушительно вышло. Будь в помещении хоть одна дама, сравнимая по смелости хотя бы с Ольгой, ему бы тут же посоветовали в ответ беречь уши – и были бы правы. Но смелой дамы здесь не оказалось, и возражений не последовало.

– Непременно, – мурлыкнула Камилла, наглядно демонстрируя, как она будет пользоваться языком, все на той же многострадальной ложечке. И добавила, давая непрошеному визитеру возможность удалиться, не теряя достоинства: – Ольгина комната дальше по коридору.

– Благодарю, – проворчал Кантор и вышел, напоследок еще раз одарив присутствующих здесь дам зверским взглядом. На душе у него было паскудно и горько, как обычно бывает, когда выходишь в круг отплатить за оскорбление и проигрываешь бой, а потом лежишь поверженный и молча обтекаешь, слушая, как твой противник во всеуслышание повторяет свои оскорбительные высказывания, уже с полным на то правом… Привилегия женщин – не платить за слова кровью, но только считается, будто от этого их слова становятся менее обидными. Не драться же с этим перепуганным курятником…

«Сам виноват, – съехидничал внутренний голос. – Нечего было развешивать уши и подслушивать то, что тебе не предназначалось. Никто ж тебе в лицо гадостей не говорил».

«Пошел на…» – огрызнулся Кантор и подумал, что единственной возможной местью было бы настучать королеве, но подобная идея вызвала у него отвращение. Да и недостойно, как сказал бы принц-бастард Элмар, и не подобает… На кой, действительно, было вламываться, чего бы не уйти тихонько, все равно ведь толку никакого. Напугал женщин до визга, только и всего. И что его так подкидывает каждый раз, как речь заходит об Ольге и короле? Ведь умом-то понимает, что между ними и правда ничего нет, и никогда не было, и вряд ли будет, раз уж король нашел свое счастье… Почему? Неужели оттого, что они стояли на грани и отступили, не решившись ее пересечь, и эта незавершенность их отношений порождает в нем неуверенность, переходящую в ревность? Или каким-то из своих магических сверхчувств он чует что-то, не поддающееся осознанию?

В Ольгиной комнате играла музыка. Негромко, вовсе не на весь дворец, вопреки прогнозам придворных дам, что б они действительно понимали в музыке… Неужели никому, кроме него, это не нравится? Жаку, похоже, нравится, но очень умеренно, Мафею частично, королю – исключительно избранные вещи, а вот товарищ Пассионарио в полном восторге, даже передирать принялся, паршивец…