— Ага?
— Вейрах поклялся, что похитили только одну девушку: а именно Биберштайновну. Только ее. Вторая девушка осталась около сундука, ей приказали передать требование выкупа. Ты можешь что-нибудь добавить?
— Нет.
— И ничто тебя в этой истории не удивляет?
— Ничто.
— Даже то, что погоня не нашла второй девушки, Ютты де Апольда? Что наутро обе девушки вернулись в Столец? Обе вместе, хотя, если верить Вейраху, одну на протяжении суток похищали дважды, а вторую — ни разу? Даже это тебя не удивляет?
— Даже это.
— Такой сопротивляемостью ты обладать не можешь. — Она неожиданно скривила губы, в голубых глазах засветилась злость. — А значит, ты издеваешься надо мной.
— Ты обижаешь меня, госпожа. Или, что гораздо вероятнее, играешь со мной.
— Как было дело с девушками, ты сам знаешь лучше, из первых рук. Ты был там, не отрицай, принимал участие в нападении. Показания Вейраха делают из тебя отца ребенка Катажины Биберштайн, да ты и сам этого не отрицаешь, только пытаешься утверждать, будто сошлись вы по обоюдному согласию. Что кажется странным, прямо-таки невероятным. Однако исключить это нельзя... Ты, парень, бледнеешь и краснеешь попеременно. Это заставляет задуматься.
— Конечно, — взорвался он. — Должно заставлять. Я с ходу был признан виновным. Я — насильник, что доказывает свидетельство столь достойного доверия человека, как Ноткер Вейрах, разбойник и бандит. И меня, человека изнасиловавшего его дочь, Биберштайн прикажет казнить. Не дав мне, конечно, возможности защититься. И кому какое дело до того, что, когда меня потащат на казнь, я буду бледнеть и краснеть попеременно? Орать, что я невиновен? Так ведь каждый насильник орет. Только кто поверит?
— Ты так искренне возмущаешься, что я почти верю.
— Почти?
— Почти.
Она подогнала кобылу, проехала вперед. Подождала его. Посматривая с улыбкой, разгадать которую он не мог.
— Перед нами Фаульбрюк, — указала она на торчащую над лесом звонницу церкви. — Здесь остановимся. Я хочу есть. И пить. Тебе, Рейнмар, тоже выпивкой брезговать не следует,
В решительных движениях Зеленой Дамы, в том, как она держала голову, гордо и одновременно естественно, а особенно в том, как пила, изящно и свободно опустошая кубок за кубком, во всем этом действительно было что-то, заставлявшее вспоминать о Завише из Курозвенк. Касательно родственных связей Зеленая Дама могла, у Рейневана возникли некоторые сомнения, обычнейшим образом фантазировать. Топор в гербе можно было увидеть по меньшей мере у пятисот польских семейств, и все, они, как обычно в Польше, ухитрялись доказывать самые различные родственные отношения. Родство с краковским епископом было ничто по сравнению с утверждениями некоторых родов о кровных связях с королем Артуром, царем Соломоном и царем Приамом. Однако, глядя на Зеленую Даму, Рейневан не мог отделаться от ассоциаций с личностью Завиши, легендарного епископа-гуляки. Вслед за этой шли другие ассоциации. Ведь епископ скончался вследствие греховных страстей — его избил отец, дочь которого тот пытался изнасиловать. А душу развратника черти отнесли напрямик в пекло, крича, как слышали многие, дикими голосами: «Едем на опс!»